– Как же вы живёте теперь?
Первые тяжёлые капли дождя ударились о пыльную мостовую, и ветер взметнул столп пыли, заколыхал деревья. Пётр Андреевич вглядывался в лицо Ольги. Совсем не изменилась… Вот, также смотрела она на него двадцать лет назад своими распахнутыми глазами, замёрзшая, кутающаяся в старый салоп, также негромко журчал её голос, та же печаль таилась в уголках губ, во взгляде…
– Живу, Ольга Романовна, как все люди живут. Служба, семья – в общем-то, и рассказывать особенно не о чем.
– А я в газетах читала о вас. И о Немировском… Он служит ещё?
– Да…
– Я помню его. Подумала тогда ещё глупо: разве могут быть у следователя со стажем такие солнечные глаза…
– Да разве вы встречались? – удивился Вигель.
– Один раз. Вы тогда ранены были, а я не знала, у кого спросить о вас. Дольше часа на морозе простояла, ждала, пока ваш начальник выйдет, чтобы узнать, как вы… Я должна была знать, иначе бы просто места себе не нашла.
– Он не говорил мне о том, что вы приходили…
Из дверей театра выбежал одетый в средневековое платье человек в каком-то немыслимом гриме:
– Ольга Романовна, вот вы где! А мы уже вас ищем! Антракт-то заканчивается. Просим в зал, просим в зал!
– Конечно, Серёжа, я уже иду, – кивнула Ольга.
– Кто это? – полюбопытствовал Вигель.
– Это? Актёр Кудрявцев. Он у Авгурского во всех спектаклях занят. Огромный талант. Лидинька от него без ума… Сейчас как раз его выход. Идёмте, Пётр Андреевич. Вас ведь тоже ждут…
После спектакля Ольга Романовна тотчас уехала, отказавшись от участия в банкете под предлогом разыгравшейся мигрени. Вигель видел лишь, как она покидала свою ложу в сопровождении дочери и толстяка Авгурского. Представление прошло «на ура», зрители провожали актёров бурными овациями, и на сцену время от времени летели букеты. Володя, наконец, успокоился и довольно потёр подбородок.
– Поздравляю с очередным успехом, – сказал ему Пётр Андреевич.
– Ах, дружище, успех – коварная штука. Чем его больше, тем страшнее становится неудача! – ответил Олицкий.
– Ты когда-нибудь бываешь доволен?
– Не обращай на него внимания, – подала голос Надя, оправляя платье. – Это болезнь творческих людей – постоянное ощущение несовершенности своих творений, самоедство и страх провала.
– Любое произведение несовершенно, потому что нет предела совершенству, – философски заметил Вигель.
– Ты останешься на банкет? – спросил Володя.
– Нет, не могу. Ты же знаешь, Ася нездорова, я должен возвращаться.
