Врубив все шесть фар на полную мощность, я погнал джип вперед по улочке, состоявшей из пустых, темных и мертвенно тихих домов, где, наверняка, уже никто не поселится после прошедшей ночи. В мощном световом тоннеле, построенном сквозь ночную темень шестью фарами «Хаммера», мелькали одинаково голые доски высоченных заборов, редкие деревца возле ворот и кучи какой-то дряни – не то шлака, перемешанного с землей, не то палых листьев. И самое плохое – остро, хотя и внешне совершенно бессимптомно, чувствовалось, что люди больше за этими заборами не живут.
Об апарце, Сергее Семеновиче, оставшемся там, об Аймангере я старался не думать и не решался поглядывать в зеркало заднего вида, совсем не желая видеть оставшегося позади меня пейзажа. Впрочем, пейзаж, мчавшийся мне навстречу со скоростью восемьдесят километров в час, меня также особо не радовал: в его патологической безлюдности невидимо пульсировала какая-то жутковатая тайна, в любой момент готовая превратиться в кошмарную явь.
Как-то я вполне профессионально успевал реагировать на постоянные крутые повороты улочки, за каждым поворотом ожидая увидеть притаившихся мальхургов или то огромное величиной со старого тетерева, насекомое, сидевшее на вершине чьего-то забора, когда мы только ехали сюда. Но нет – ничего нового не припасали для меня темные крутые повороты. Мальхурги, по всей видимости, чего-то испугались и поскорее вернулись обратно в свою Алялватаску, заодно прихватив всех жителей Цыганской Слободы – может им там для полноты счастья как раз цыган и не хватало.
Резервы специфического интеллекта Стрэнга убывали соответственно с каждой новой вдыхаемой порцией кислорода. Он поднялся на высоту примерно до километра и отдыхал в центре найденной им дождевой тучи. Внизу под ним над городом носились сотни порождённых им копий. Стрэнг точно знал их число на сегодняшнюю минуту – пятьсот сорок четыре. Знал он также и то, что каждые двадцать четыре минуты число фальшивых хранителей душ будет неизменно удваиваться, и каждое последующее поколение окажется обреченным отличаться от предыдущего вдвое возросшей бездуховностью и ослабленным представлением о своем собственном жизненном предназначении. Но… при мыслях об этих сотнях свежерожденных румплях у него начинали нервно подергиваться кончики крыльев, и по пушистой черной бахроме рецепторов пробегала смарагдовая иллюминация тревоги, вспыхивавшая в темной глубине тучи цепочками потусторонних огоньков.
