Ш-ш-ш. Над головой что-то зашелестело, захлопало. Лукан смотрит на дырку в потолке. Вот опять захлопало, заглушая шум дождя, ударило: бумм, бумм!
— А, вон оно что! — бормочет Лукан, и в его голосе слышно доверие.
Опять полило. Ветер швыряет потоки дождя на железную крышу, завывает под ней. Поручик Кляко сказал правду. Лукан прижался к стене. Запах немытого тела подхватил ветер и унес в дырявый потолок.
— Один… два… — отсчитал поручик Кляко, а когда дважды ударило, сел. — Вот оно. Здорово у них получается. Раз — и в лепешку.
Он протянул руку к стене, нащупал свои штаны, висевшие на крючке, встряхнул их и достал сигареты и спички. Огонек озарил комнату с голыми стенами и без мебели. И еще двух человек. Один лежал на боку, укрывшись до самых ушей мохнатым одеялом, другой сидел, уставившись большими глазами на курильщика.
— Здорово у них получается. В лепешку… — пробормотал Кляко еще раз и лег.
Ничего в голову не шло. Он с шумом выпускал изо рта табачный дым. И вдруг встрепенулся.
— В бога мать! Ребята, скажите хоть что-нибудь!
— А-ах… — У другой стены кто-то повернулся. Должно быть, тот, большеглазый.
— Шли бы вы все…
— Спите же, поручик Кляко!
— Это что, приказ? — И так как ответа не последовало, Кляко злорадно захихикал: — Ну и здоров же ты спать, надпоручик Гайнич. Спать — чего уж милей! Эх, проспать бы все это подлое дело да вдобавок с ротой сестер милосердия… — Он повертелся, и его мысли в ту же минуту разбежались, он снова оказался в темноте и грустно закончил: — Я, ребята, и вправду не могу заснуть. Ноги воняют, не стоило сапоги снимать.
— Откровенность прежде всего, — рассмеялся большеглазый.
— Твои не воняют, что ли? Но ты Иисус и вслух об этом не посмеешь сказать.
Кляко поднял руку, — огненная точка взлетела, описав круг в воздухе.
— Наказание с тобою, Кляко. Дай-ка сигарету.
Надпоручик Гайнич сел, откинув одеяло.
— Наказание?
— И самое тяжкое. У тебя на языке одна похабщина. Послушаешь пять минут, так не поверишь, что ты интеллигентный человек. Ведь ты же интеллигентный человек!
Эти слова удивили и самого говорившего. Он тотчас же грубо их высмеял. «Собственно говоря, ты прав», — хотел было добавить, но лишь вздохнул, взял у Кляко горящую сигарету, откинулся на спину и замер.
— Пан надпоручик! Словарь Кляко состоит из тридцати слов, и одно похабнее другого. У первобытных народов…
— Иисус, заткнись! Когда господа разговаривают, молчать! Значит, ты, надпоручик, говоришь, что я послан тебе в наказание? — И Кляко захохотал.
