Небо поглядывало, инструктор поговаривал, Чайка подумывала, но больше о своем, хотя и старалась думать об общем. Лежала на спине, смотрела в зенит, и непривычно пустой была небесная синь, пустой для нее, привыкшей видеть небо как улицу, только в дирижаблях, стягах и аэропланах вместо машин, — и пусть на две трети это ее представление о советском небе было искусственным, то есть от искусства социалистических романтиков вроде Дейнеки и Петро- ва-Водкина, — как бы там ни было, небо в представлении Чайки было уже давно заселено и обжито энтузиастами страны, той, что всеми способами: дырявящими небо проектами, крепнущими крыльями и хрупкими дирижаблями, лагерями и песнями стремительно и коллективно переселялась в небеса.
Поэтому странным в этом месте нетронутых гор и старых морей было для нее видеть небо, отданное одним лишь чайкам да стае-другой черных ворон, кричащих совсем не по-городскому, низко и мелодично, в отличие от фальцетных срывов своих горластых конкуренток. Вороны были большими, чайки — огромными, шумные битвы между двумя воинствами разгорались почти каждый день. Что могли делить эти птицы, когда у одних было море, у других — ущелья и горы? Небо? Неужели этой огромной чаши не хватает на всех? — недоумевала будущая планеристка.
Лиза Чайкина лежала на спине и уже с четверть часа неотрывано следила за одной чайкой, парящей без единого взмаха крыльев. О каких восходящих потоках имеет представление эта птица? Ведь не думает же она о приметах, она просто летает и даже не знает, как можно ошибиться и вместо восходящего потока попасть в нисходящий. Чайки не ошибаются. И самое главное — не падают…
Первый ее одиночный полет был назначен на утро. Это было майское утро — пахучее, свежее и воздушное, как «Песня о встречном».
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река,
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка?
Не спи, вставай, кудрявая,
В цехах звеня, —
Страна встает со славою
На встречу дня.
Инструктор давал ей последние наставления, что-то опять втирал о потоках, крене и предельных углах, сам провожал ее к длиннокрылому планеру и, придерживая за локоть, старался тыльной стороной ладони коснуться небольшого, но упругого холма, обтянутого тонким синим брезентом. Чайка его совершенно не слышала, она даже не замечала его нахальных жестов, она вдыхала носом воздух, и это было не просто дыхание, это было вдыхание, и оно, это вдыхание, говорило ей больше о небе, чем привыкшие к нему глаза и бездействующие пока уши. Чайка шла и принюхивалась к силам, которые поднимут ее в воздух и будут держать в небе до тех пор, пока… Пока что?
