Врачиха почему-то покраснела.
— Маша. — потом подумала и добавила. — Мария Петровна Серенькая.
— Ничего себе! Серенькая. Вам Маша, с такой внешностью, надо фамилию носить, ну допустим, Цветкова?
Лицо врачихи из красного стало бардовым. Засмущал я бедную совсем.
— Дмитрий Григорьевич, вы меня извините, но я, пожалуй, пойду. У меня еще дел много. Да и вам надо поесть принести.
— Конечно, конечно… — проговорил я, одновременно обдумывая, каким образом мне незаметно открыть щеколду. — Вот сейчас помогу Вам с пола собрать осколки…
— Оставьте, сейчас уборщица придет и уберет.
Но я свое черное дело уже сделал, прикрывшись корпусом, незаметно открыл защелку. Фууу… Теперь можно и расслабиться.
— Маша, вы заходите если что. А то мне тут скучно одному…
— Хорошо, я постараюсь.
Добавлять, что она покраснела еще больше? Вот так вот. Есть еще, значит, порох-то в решете. Ничего! Старый конь борозды не испортит! И добавил:
— Я буду ждать.
Ну что ж, пора за дело. Время и так летит слишком быстро. Но на будущее, надо все же поосторожней быть. А если бы в этот момент главврач вошел?
За занятием крючкотворством пролетела совершенно незамеченная мной неделя. Настало 13 марта 1940 года. Знаете что это за день? Думаете день официального завершения Зимней войны? А вот и нет. В смысле война-то действительно закончилась, но мне до нее никакого дела не было. Зато я, наконец, закончил свой «сизифов» труд. Бумажка, на которую убил целых девять дней драгоценного времени, для меня драгоценного, готова. Всего семь листов машинописного текста. Я не пожалел бутылки отличного армянского коньяка, которую пришлось отдать за «аренду» печатной машинки, жлобу, который только по недоразумению именовался военным комиссаром госпиталя. Пришлось лично набирать текст, а потом жечь и «топить в сортире» черновики. И еще, вам лучше не знать, сколько сил, времени и бумаги заняла его отпечатка. А уж уничтожение черновиков… Чуть госпиталь не спалил.
Разумеется, ничего общего с предыдущими пространными размышлениями бумажка не имела. В ней я пытался высказать все свои сомнения и тревоги, основываясь исключительно на фактах, которые были в памяти Павлова и открытых источниках. Собственных доводов вставил в текст совсем немного, тщательно взвесив все «за» и «против», и убедившись в том, что Генерал самостоятельно, при некотором напряжении сил и доле везения, мог до них докопаться. Это был именно официальный документ, а не «письмо турецкому султану».
