Сразу останавливается разбежавшаяся Леля. Наклонясь к роднику, перехватывает запёкшимися губами холодную струю, и внезапно все существо девушки преисполняется сладостной свежестью: стала легкой, воздушной, взмахну руками и взлечу, как птица.
Леля оглядывается, где же Тилька? и, обессилев от внезапного смеха, опускается на большой камень рядом с водоемом: вытянувшись в струнку, с рукою у козырька, выпучив глаза, стоит Тилька и строит смехотворную рожу.
— Какой дурак! Боже, какой идиот! хохочет Леля.
— Так точно, ваше превосходительство! — гаркает семнадцатилетний изгнанник из слишком многих гимназий.
Леля, зачерпнув воды в плоском водоеме, плескает на него серебристыми брызгами. Только пуще напыжился.
— Тилька! будет! Вольно!
Тиля срывает с головы фуражку и во весь рост растягивается у ног девушки.
«У ног твоих р-р-р-а-б-ом умру!»
— Убирайтесь вон, нахал! — отталкивает его Леля.
«О, не гони, меня ты любишь,
И не оставлю я тебя!»
— в восторге взвивается Тилька.
— Удивительно неудачные цитаты, — делает презрительную гримаску Леля. — Неужели вы воображаете, что можно влюбиться в семнадцатилетнего мальчишку?
— О, Господа! воздымает руки к небу Тилька. — Семнадцатилетний мальчишка! И кто это говорит? девчонка из Бальмонтовского стихотворения:
«О, счастливая девушка шестнадцати лет.
О, возраст невинности и первых побед»!
— Мы, женщины, — взрослые уже в тех летах, когда вы еще в Америку к индейцам бегаете.
— А-а-а. Мы, женщины… Значит, вы почитаете себя женщиной, а не девочкой? — радуется Тилька.
— Конечно, по сравнение с вами.
— В таком случае, — впадает в исступление Тилька, позвольте сделать вам любовную декларацию, потому что я люблю всех женщин! Живу и люблю! Всех! всех!
— Ишь, какой прыткий! хохочет Леля. — И Машу Григорьевну?
— Милостивая государыня! гордо выпрямляется Тилька. — Прошу не задавать мне подобных позорящих мою честь вопросов. Маша Григорьевна — не женщина, но гриб, гнилая масленка, древесное чудище. Сегодня, когда она в малахае и парусиновых туфлях взгромоздилась на своего белого мустанга, даже эта тварь бессловесная не выдержала и тихо прошептала: — Почто наказуеши, о Господи?
— Слов метановых не слыхала, смеётся Леля, но с ними вполне согласна. Бедная Маша на коне — зрелище, действительно, грустное!
— Посему не будем говорить о нем, ибо в Писании сказано, что христианину о подобных мерзостях не следует даже думать. Лучше оставим разные гадости и отдадим наши души высокому и прекрасному, говорит Тилька, и вдруг его сильные, крепкие руки быстро обнимают Лелин стан. Прямо в её очи заглядывают карие веселые глаза, и пухлые, почти детские, безусые губы тянутся к её устам.
