— Ты… в отпуске?..
Не по раненью?..
В глазах — испуг.
— Жалеет бог.
Все непритворное: волненье,
румянец, облегченный вздох.
— Дай посмотрю в глаза…
— Знакомы…—
— Не смей смеяться!…
— Вот те раз?
— Ну, не смотри… Я — не икона…
— Ты больше. Ты — иконостас!..
Глаза с лукавинкой бегучей
все те же.
Может быть, теплей…
— Сбежала с курсов… Редкий случай…
А ты домой — на сколько дней?..
— Узнала — как?
— Через знакомых.
Вахтер зовет: такая — есть?
Там женщина:
— Приехал… Дома!..
Я ночью — в поезд. Утром — здесь —…
…Землянки. Грязь.
Воронки. Глина.
Тылов немецких рубежи.
И черный «фоккер», бьющий в спину.
Возмещены.
Спасибо, жизнь!
Схватить на руки.
Закружиться.
Зацеловать бы. Унести.
«На улице!» Ее ресницы
в испуге дрогнули: пусти!
— Как ты живешь?
— Как все, не хуже.
А ты?
— Воюю, как любой…
— Не мальчика я слышу — мужа,—
пропела басом.
— Вон какой!..
Ремни погладила, погоны,
тихонько по лицу — рукой,
как в детстве: ласково, знакомо.
Вздохнула:
— А уже другой…
Все те слова, что я упорно
все эти годы шлифовал,
каким бы оказались вздором —
произнеси их… Что слова?
Глаза в глаза.
Ладонь в ладони.
Смятенье распирает грудь.
И чувствуешь, что в светлом тонешь,
и рад до боли — утонуть…
Ты — есть,
и большего не надо.
Пой, смейся, слушай, говори
Мы шли.
С моей кирзою рядом
шагали туфельки твои.
Мы шли.
Куда? Не все равно ли?
Веди, дороженька, веди!
Пусть будет лес, пусть будет поле,
пусть будут горы впереди.
Пусть бьются ливни,
ветры воют,
пусть вьюги заметают след.
Да что нам мир?
Мы были двое.
Нас было двое на земле…
Манила светлая округа.
Звенели весело ручьи.
И бились чибисы над лугом,
выпытывая;
— Чьи вы?.. Чьи?..
Не узнают.
Ах, птичье племя!
Весна, любовь, птенцы, отлет.
Лишь мы живем в такое время,
не знаем, что нас завтра ждет.
Но вместе, рядом!..
С неба мощно
текла на землю синева.
В зеленой дымке млела роща.
Вставала первая трава.
