– Ты говоришь по-германски? – спросил он на готском наречии.
– Ну, допустим, – хмуро сказала Брюн. – Вижу, служанка тебе уже донесла.
– Не сердись, – умоляюще проговорил Атли. – Я так хочу, чтобы ты была моей сестрой.
Он собственноручно налил ей молока в чашку.
– Ты ни в чём не будешь знать недостатка. Я буду только рад выполнить любое твоё желание. Я… да я тебя выдам замуж за ромейского императора.
– Не нужен мне император, – с грустью ответила Брюн. Гунн внимательно поглядел на неё.
– Любишь кого?
Брюн не ответила, но Атли понял всё по её глазам.
– Из-под земли достану его и на тебе женю, – весело сказал он. – Тоже мне дело!
Он был возбуждён; он смеялся, быстро говорил и играл кисточками на платье Брюн. Рассеянно глотая молоко, она с любопытством разглядывала его. Теперь, когда страх успокоился, она убедилась, что Атли вовсе не неприятен. Небольшого роста, но широкоплечий и хорошо сложенный, он был одет совсем просто, в кафтан и шаровары из коричневого сукна, и даже накладки на сабле были не золотые, а бронзовые. У него было смуглое лицо с выступающими скулами и миндалевидными тёмными глазами; большая красивая голова по обычаю гуннов была обрита, за исключением туго заплетённой чёрной косицы на макушке, доходившей до лопаток. Его манера двигаться и говорить скорее понравилась Брюн: перед ней был человек надёжный и решительный. И какое имеет значение, что её притащили к нему в качестве пленницы? Против того, что у неё внезапно объявился самозваный брат, она ничего не имела. Пускай брат, думала Брюн, ловя себя на внезапном тёплом чувстве к этому гунну с косичкой. Может быть, он даже сумеет помочь ей найти Сигурда.
На следующий день Брюн начала учить гуннский язык.
Неприятность случилась через несколько недель, когда её стошнило на колени Атли. Князь был однажды женат и знал, что значит, когда такое случается с женщинами. Пепельно-серый от ярости, он вызвал к себе тех двоих воинов, которые её привезли, и пообещал разорвать их лошадьми. Спасла их сама Брюн. Вцепившись в ею же заблёванные полы Атли, она умоляла его не трогать невиновных, и поклялась всеми клятвами, какие только знала, что гунны не насиловали её и что ребёнок – от человека, с которым она обручилась. Атли вынужден был помиловать обоих, но всё же поглядывал на них с подозрением.
Ему пришлось признать свою ошибку, когда Брюн родила. Девочка, увидевшая свет в его ставке, никак не могла быть зачата от гунна. Более странного ребёнка никому не приходилось видеть. Вся белая, с белыми волосами, девочка не издала ни звука при своём рождении, и повитуха было сочла её мёртвой – когда вдруг глаза младенца открылись. Взгляд этих синих, горящих глаз был не по-детски пронзителен, и вместо плача ребёнка палатка огласилась воплем перепуганной повитухи.
