Плащи-невидимки – это Один придумал. Потому что очень много жалоб было из Мидгарда поначалу. Мол, от мертвецов спасу нет, задолбали – выйдешь ночью в овраг пописать, а они там на мечах упражняются. Очень много заикающихся малышей появилось. Ну, Один быстренько нашёл выход. Плащи заколдованные с одной стороны – вывернешь наизнанку, и никто из живых тебя не увидит. А сапожки? Совсем не оставляют следов, ни на земле, ни на снегу, можете сплясать – никто не догадается. Постой, не смей руки вытирать о плащ! Чары можно сбить так! С ума сойти, сколько вам надо ещё объяснять!
Да вы не слушаете? Да вы, кажется, уже… Ну и ну, когда вы успели налакаться?
Брюн не сумели остановить. Меч вошёл криво, и она промучилась двое суток. Ей даже никто не мог оказать услугу, какую подарили бы воину – никто не хотел позорить себя убийством женщины. Старая Гримме сидела у её постели, кусая губы. Ей было не так жаль Брюн, как себя. Она прекрасно понимала, в каком сложном положении очутилась. Что, если этот проклятый гунн начнёт мстить её мужу и сыновьям? И всё из-за неуравновешенной молодки, для которой оскорблённые чувства оказались важнее благоразумия и чести их семьи!
– Ты ненормальная, – вздыхала Гримме, вытягивая из-под Брюн окровавленную подстилку. – С собой кончают только наложницы! Хочешь, чтобы после смерти про тебя ходили сплетни?
– Вы меня положите на другой костёр, – едва шевеля губами, проговорила Брюн. – Не с Сигурдом. Тогда другое дело.
– Думаешь, это спасёт твою честь? – хмыкнула старуха. Глаза умирающей впились в неё с ненавистью и отвращением.
– Моя честь! С каких это пор тебя стала волновать моя честь? Она не слишком тебя беспокоила, когда ты напоила Сигурда приворотным зельем, чтобы передать его с рук на руки твоей дочурке.
Брюн закашлялась, ручеёк крови хлынул у неё изо рта на одеяло. Отдышавшись, она заговорила снова:
– Моя честь! Кому я должна лгать, богам или людям? Тебе известно, что я спала с Сигурдом до того, как ко мне посватался твой сын; у Атли растёт моя дочь от Сигурда, и всему свету рты не завяжешь. Нет, не о своей чести я пекусь. Ты хочешь соблюсти приличия, вот я тебе и предлагаю, как.
– Убила бы тебя, сучка, – сквозь зубы бросила Гримме.
– И убей. И прекрасно, – прошептала обессилевшая Брюн. Свекровь отвернулась.
– Хочешь, чтобы я твои муки прекратила, так? Не выйдет, да и Гуннар не даст. Он-то тебя любит. Ссориться с сыном я из-за тебя не собираюсь.
Немного погодя вошёл Гуннар. Он был пьян; его пошатывало, был он без оружия и босиком. Видно, во хмелю он рвал на себе волосы – вид у него был совершенно растерзанный.
