Не вдаваясь в детали папиной болезни, скажу только, что мама с папой провели два месяца в Бостоне, потом опухоль стала расти в другом месте; они вернулись в Лондон, где папа получил новый курс лечения; потом снова Бостон; потом Ереван; потом туда отправилась я; снова Бостон, после чего родители в марте 1995 года в последний раз уехали в Ереван. Так мы жили на два континента, так мы расставались, встречались и прощались всякий раз навсегда.
Всё это время папа мучился и страдал. Ужасные боли, тяжёлое лечение химией, ожоги от радиации. Он продолжал лечиться, совершенно не желая того, лечился ради нас. Как папа болел в течение почти пяти лет и как он умирал, трудно себе представить и ещё труднее описать.
Папа никогда и ни с кем не говорил о своей болезни, никогда не жаловался, не искал сочувствия и сострадания. О болезни у меня с ним было только два коротких разговора. Однажды он неожиданно сказал: «Какой я дурак, как я мог вас всех так подвести?» А во второй раз как-то в особенно тяжёлый момент поделился со мной своими мыслями: «Знаешь, если обязательно нужно было, чтобы кто-то так плохо заболел, то какое счастье, что это я, какое счастье…» Говорил он это чуть ли не с энтузиазмом.
Когда ему стало уже совсем плохо, он оперативно собрался ехать в Ереван. Я пыталась его отговорить, мотивируя тем, что в Бостоне лучше врачи и доступнее лекарства.
– Как ты не понимаешь, что умирать надо дома? И когда я умру, пожалуйста, не вздумай плакать и грустить, радуйся. Радуйся, зная, что я избавился от страданий. А вдруг, если не успею добраться до Еревана, то уж извини меня и, пожалуйста, кремируйте меня, я видел в окне Дома Похорон, что это – самый дешёвый способ, – совершенно спокойно утешал меня папа.
В последние месяцы перед окончательным отъездом в Ереван, когда силы уже сдавали на глазах, он работал над двумя проектами: для меня и для моего брата.
Он наговорил две кассеты стихов брата. Надо было видеть, с каким старанием, какой проникновенностью, как неустанно и усердно работал он над этим. По скольку раз стирал и перезаписывал, доводил каждое слово, каждый слог, каждый звук до необходимой кондиции. Он дал мне эти кассеты, оставив в конце одной из них маленькое личное сообщение для меня, и сказал: «Пусть это будет у тебя на случай, если когда-нибудь захочешь услышать мой голос или Аркины стихи».
А вторым его проектом была работа над логической задачей для меня. С детства папа научил меня решать логические задачи – мы с ним это обожали. Когда ему удавалось достать очередной новый сборник логических задач (почему-то обычно венгерский), мы с ним тут же начинали самозабвенно распихивать каких-то Милоша, Тадеуша и Матиуша по красной, жёлтой и зелёной палаткам, да ещё и с их собакой, котом и попугаем. К сожалению, сборник всегда оказывался решён молниеносно; мы щёлкали задачи независимо друг от друга и только иногда обменивались находками или особо красивыми логическими цепями.
