Вечер выдался студеный. Сухой морозец пощипывал Нинины щеки, ветер проникал за воротник пальто.
Она не замечала этого. И, казалось, поняла, какая погода на улице, только увидев Горного. Александр Семенович энергично постукивал модными ботинками. Нос его покраснел от мороза, а на щеках появился синеватый оттенок.
— Заморозила тебя, — виновато сказала Нина.
— Бывает, — улыбнулся Александр Семенович.
«Даже не рассердился, — подумала Нина. — Странный человек, то раздражается без причин, а то…»
— Ну, куда же мы с тобой, Нина? В кино-то опоздали.
Нина еще раз оглядела чуть сгорбившуюся от холода фигуру Горного. Ей было приятно, что такой солидный, серьезный, взрослый, как не раз говорила она себе, человек ждет ее, мерзнет из-за нее. Волна благодарной нежности охватила ее, захлестнула все ее существо.
Нина взяла Горного под руку.
— Холодно. Может, зайдем ко мне? — предложил Александр Семенович.
— Зайдем, — согласилась Нина, — а то ты превратишься в сосульку. Да и я замерзла.
Горный жил в большом многоквартирном доме. В тесноватом подъезде с четырьмя дверями на каждой площадке было пусто. И Нина обрадовалась этому. Ей не хотелось ни с кем встречаться. Но на третьем этаже у дверей квартиры Александра Семеновича их ждал сюрприз. Здесь на ступеньках лестницы, привалившись спиной к стене, дремал старик. Лица его не было видно. Но Нина сразу узнала и войлочные ботинки, и пальто с заскорузлыми полами и обтрепанными рукавами.
Александр Семенович хотел было обойти старика, но тот поднял свое морщинистое серое лицо. Дремота еще не отпустила его. Один глаз был полузакрыт, но другой смотрел трезво и жестко.
— Ну? — нервно спросил Александр Семенович.
— Сам знаешь, — ответил старик, мигом проснувшись и поспешно вскочив с пола.
И поспешностью и тихим голосом старик подчеркивал униженность и смиренность.
— Опять? — спросил Александр Семенович.
— Опять.
— Ты что, — негромко продолжал Александр Семенович, — забыл, что я говорил тебе — сюда не ходить?
— Как я мог забыть, как можно?
— Значит, плюнул, плюнул на то, что тебе говорил. Плюнул, мерзавец!
— Мерзавец и есть. Я же… Ты ругаешь. Я лишен…
— Я тебе… Ты у меня… Ты у меня закаешься…
И угроза, и унижение были на пределе. Но последнее в более выгодном положении: оно не требовало действий. Угроза же нуждалась в осуществлении, иначе она теряла свои ударные качества, переставала быть собой. Нина поняла это, сжалась в комок, ожидая, что Горный сейчас не просто прогонит этого нечистого старика, а спустит его с трех крутых длинных лестниц.
