— Да? — Денисова усмехнулась и неожиданно перешла на «ты». — Валяй, поднимай! Может, тебя приведет в чувство свидетельство о том, что плод был нежизнеспособным, а заодно и твое заявление с просьбой не сохранять жизнь ребенку, если он вдруг родится живым?
Оксане вдруг показалось, что ножки стула стали гибкими, как восковые свечки в церкви, а пол заходил, точно палуба корабля. Задыхаясь, она жадно хватила ртом воздух и почувствовала, как пугающе закружилась голова. Она и раньше знала, что Алла обязательно задаст ей этот вопрос, но что-то внутри ее запрещало думать об этом, может быть, просто срабатывала система безопасности организма, защищающая мозг от возможной психической травмы. И теперь ей казалось, что она заглянула в пропасть, балансируя на самом краешке обрыва. Вопрос все-таки прозвучал, и реальность оказалась бессмысленной и страшной.
— Ты не можешь так говорить со мной! Ты не имеешь права напоминать мне! Ты врач! Я думала, что она останется уродом, я не хотела урода! — Оксана почувствовала, как жестокая судорога мучительно сводит мышцы ее лица и сдавливает горло. Денисова, повернувшись к ней спиной, стояла у окна, легкий ветер тихонько теребил обесцвеченную прядь над ухом, выбившуюся из прически. Она казалась совершенно спокойной, да и голос ее был спокойным, когда она наконец произнесла:
— Что теперь об этом говорить, Оксана? Твое заявление все равно не пригодилось, потому что девочка родилась мертвой, и тут уж ничего не изменишь… Я могу только надеяться, что сейчас ты осознала до конца все то, что произошло полтора года назад, и хотя бы чуточку изменилась. Раньше ты приносила людям только горе и боль.
Наверное, если бы не последняя фраза, Оксана все-таки сорвалась бы в бездонную пропасть, и кто знает, что бы было дальше: уколы, транквилизаторы? Может быть, «психушка»? Но, услышав про «горе и боль», она почти физически почувствовала, как шаткий берег под ногами обретает опору, а сама она отклоняется назад, подальше от опасной черной бездны.
— Не смей морализировать! — прошептала она сдавленным и хриплым голосом, все еще ощущая, как колышется пол. — Ты же просто завидовала мне из-за Андрея и ненавидела меня из-за него. Тебе ведь удовольствие доставило то мое заявление: вот, мол, почитай, Андрюшенька, какая она стерва! Так ведь?
Денисова вздохнула и села за стол. Теперь она сидела напротив, как строгая хозяйка кабинета перед рядовым, назойливым посетителем:
