В буфете не было уже никого, кроме самой буфетчицы, стремительно собирающей на подносы грязную посуду, и Андрея, сидевшего за столиком с двумя бокалами фанты и бутербродами. Выглядел он крайне нелепо, грустный и похожий на красивую, обиженную птицу. Да еще свет от люстры падал прямо на плечо его пиджака, и Оксана вдруг с удивлением заметила, что из серой в светлую полосочку шерстяной ткани кое-где выбиваются ужасные синие нитки.
— Ты где так долго? — спросил Андрей несколько обиженно. — Я уже собирался идти тебя искать. Сижу здесь как дурак…
— Однокурсницу встретила, она теперь жена какого-то то ли посла, то ли дипломата. — Оксана села за столик и пододвинула к себе бокал с бывшей фантой, теперь, лишенной газа, превратившейся в сладкий апельсиновый сиропчик. — И знаешь, я, не знаю зачем, соврала, что ты у меня — ведущий хирург частной клиники пластической хирургии…
Оксана разжала пальцы, сжимающие стакан, так осторожно, словно держала чеку гранаты. Она пристально смотрела на Потемкина и ждала. Ждала, не решаясь вздохнуть или даже моргнуть, чтобы он не заметил.
— Ну ты даешь! — Андрей смешно наморщил нос. — Почему именно пластической хирургии? Для этого же нужна совершенно конкретная специализация. Или тебе так солиднее показалось?.. Бедная, бедная Оксанка! Ну никак ты не можешь поверить, что у нас совсем скоро все будет хорошо. Я это чувствую, понимаешь?..
Его синие глаза были безмятежно-чистыми. «Ты чувствуешь?! — подумала она с неожиданной злостью. — Чувствуешь! Как ворона приближение дождя!.. Не чувствовать надо, а дело делать. Господи, сколько сейчас еще денег угрохается на ребенка!.. Вот возьму и сделаю аборт назло тебе. Может быть, хоть тогда начнешь чесаться?»
— Ну что, будешь есть? — Потемкин показал глазами на бутерброд. Оксана брезгливо поджала губы: осетрина на подсохшем кусочке хлеба имела совсем не аппетитный вид. Он снова коротко рассмеялся. — А что, сама виновата! За то время, что ты болтала с подружкой, любое блюдо превратится в нетоварное. И вообще, мне кажется, твой распрекрасный англичанин, с которым ты уже почти неделю носишься по городу, не простил бы подобной непунктуальности.
— Простил — не простил, какая разница? — она пожала плечами, и снова ей почудилась мягкая, влажная ладонь, поддерживающая ее бережно и заботливо…
* * *
— Я уезжаю через три дня, — сказал Том неожиданно грустно, вроде бы даже не ей, не себе, а кому-то невидимому, слушающему их разговор. — Все хорошее заканчивается очень быстро. Да?
