— В Москву? — испуганно переспросила инокиня.
— Государево дело. Сбирайся в путь-дорогу… Не мешкай! Пора уж черничке счастью не верить, беды не пугаться.
— Коли государево дело, могу ли я ослушаться. Да будет на то воля Господня. Везите меня в Москву, — смиренно произнесла инокиня.
Бледная, дрожащая от страха, молча она стала на колени перед иконами.
Кречет и его товарищи сняли шапки, перекрестились.
— Все в мире творится не нашим умом, а Божьим судом, красавица боярыня, — миролюбиво улыбнувшись, сказал Кречет, когда инокиня поднялась с пола. — Поешь на дорогу и нас накорми… Да нет ли у тебя винца-леденца? Не худо бы чарочку-другую за твою красоту испить.
— Вина у нас нет и не бывало. Ступайте в трапезную, там накормят, — тихо сказала она.
Выйдя во двор, Кречет внимательно осмотрел все кругом: и кельи, и сараи, и другие постройки.
— Бог спасет! Гляди, сколько у них тут всего понастроено. Што у них там, в сараях-то? Любопытный я человек. Совесть замучает, коли не погляжу. Люди тут, видать, добрые и безбедные. Вишь, в трапезную зовут. Недосуг, а надобно бы посмотреть. Пойдем всей оравой. Гляди, ребята, не балуй… Воровства и блуда не позволю. Где сладко, там мухе падко… Остерегитесь!.. Убью на месте, кто к черничкам полезет. Я бы и сам не того… Полакомился бы, да боюсь Грязного… Вдруг узнает!
«Что делать? Надо подчиняться, — вздохнули разбойники. — Истинно воровской глаз корыстен. Так и хочется согрешить. А черничек много молоденьких и красивых… Главное, смотрят смиренно, просто… Никакого испуга. Вот тебе и лес, и глушь. Это смирение пуще лукавства задорит молодецкое сердце. Грехи тяжки!»
В трапезную избу изобильно втиснулись кречетовские ребята, так что повернуться негде и дышать нечем. Старая монахиня, кашеварка, с трудом добралась до стола.
— Плачь не плачь, а есть надо, — приговаривал Кречет, торопливо черпая ложкой постную похлебку.
— Такое дело, братцы, — разжевывая хлеб, отозвался на слова Кречета самый пожилой в ватаге, седобородый дядя Анисим, — брюхо — злодей, старого добра не помнит.
— А много ли нам надо: щей горшок, да самый большой. Вот и все.
Разговорились по душам: деревни свои вспомнили, словно бы и не разбойники, а честные посошные мужики после покоса собрались.
Наевшись, встали, дружно помолились, монахиню поблагодарили и пошли веселой толпой во двор к своим коням.
Ночевали в сарае. Монахини сена им воз привезли.
Ночь прошла почти без сна: «лукавый не давал покоя». Кречет других учил быть праведниками, а сам всю ночь где-то пропадал.
