— Я люблю своего государя, — закончил он. — Но не осмелюсь я сказать у себя дома то, что говорю здесь. Меня почтут изменником, бросят в темницу, а я — верный слуга его величества. Не изменник.
— Может ли государь твой неправедно осудить честного слугу, посчитав его изменником?
— Нет такой страны в мире, ваше величество, где бы всех судили по государевой правде. Нет и государя такого на свете, чтоб некие судьи не обманывали его и были бы чужды своекорыстия, пристрастия, злонравных дел и недоумия. И нет царств, где все довольны своею судьбой.
Царь велел толмачу спросить датчанина, не слыхал ли он что-либо о датчанине Керстене Роде?!
Датчанин ответил:
— Это имя у нас произносится шепотом… Он — преступник.
— Я взял его на службу, — холодно сказал царь.
— На вашей службе, государь, и разбойник способен стать человеком.
Иван Васильевич отпустил датчанина, одарив его щедрыми подарками…
— Слыхал ли ты, Григорий, что молвил немчин о судьях? — обратился царь к присутствовавшему при этом Малюте Скуратову. — Льстец он, а сказал правду.
— Слыхал, государь…
— Ну, Григорий! Так ли это? Таковы ли наши судьи?
— Государевы судьи — не ангелы… Могут ошибаться и творить неправду… О невинно погубленных помолится церковь… А коли изменника как худую траву из поля изымут, то станет на благо всем христианам.
Иван Васильевич в удивлении вскинул брови:
— Так ли, Лукьяныч? Не ляжет ли грехом на царя кровь невинно осужденных? И не примет ли царь царей сторону оных? Неправда родит неправду! Царь за все ответчик. Тяжело, ох тяжело судить людей! Мои бояре и слуги славят меня, угодничают… Курбский! Он был прямее. Я почитал его за строгую правду вернейшим из слуг… А он!.. Путаюсь я, перебираю людишек своих и не могу понять: кто же у нас затаенный изменник? И льстецы, и прямые — все изменяют… Где же судьям рассудить праведно? А что же за судьи, коли правды не отличают от неправды?!
— Пускай, великий государь, твои холопы думают то, что думают, лишь бы прямили службою… Кто в мыслях тебя обожает, а на деле не горазд, ленив, неусерден — лучше ли он лукавого раба? Делами измеряется правда.
— Курбский немало совершил славных дел… Но где же его правда?
Такие разговоры теперь сплошь и рядом возникали между царем и Малютою, и постоянно Иван Васильевич поминал Курбского. Он все еще никак не мог примириться с мыслью об измене князя. Быть может, его напугала неудача под Невелем? Чего же он испугался? Разве не знает он, что царь не казнил ни одного воеводы, которому изменяло счастье? Курбский имеет много славных боевых подвигов за собою. Мог ли государь одно поражение поставить ему в вину?
