Под шумок ему, Грязному, удобнее разделаться с Феоктистой.
Веселый, возбужденный, приблизился он к своему дому.
Позвав конюха Ерему, отдал ему коня.
На пороге перекрестился, засучил рукава, приготовился прыгнуть на «любовника», разыграть ревность.
Вошел в сени, не выпуская кнута из рук. Тишина. Прошел на носках внутрь дома. Прислушался. Что такое? Сел на скамью: вот-вот выскочит этот дьявол, проклятый писарь, чтоб ему… Удивительная тишина; никогда такой и не бывало.
Посидев немного, Грязной не на шутку всполошился; лицо его покрылось краской; кольнула мысль: «Уж и впрямь не грешат ли?» Затрясся весь, вскочил, рванулся в опочивальню жены с криком:
— Феоктиста! Жена!..
Комната пуста. Гаркнул что было мочи на весь дом:
— Феоктиста, где ты?!
Но не только Феоктиста — никто из дворовых не отозвался, словно все умерли.
«Свят, свят!»
Обошел дом — пустота. Крикнул конюха Ерему. Дрожа от страха, вошел Ерема в дом, пробормотал что-то невнятное.
— Говори, свиная харя, где хозяйка?.. Где все люди?
— Не ведаю, батюшка Василь Григорьич!..
Бац на колени.
— Как же это ты не ведаешь?
— Коней водил на реку… Вернулся — никого нет.
— Приходил ли кто тут?
— Приходили какие-то мужики… Посидели, ушли.
— Кто приходил?
— Не ведаю.
Грязной с размаху хлестнул Ерему кнутом.
— Вот тебе, дурень! Вот тебе!
На весь дом заревел Ерема, почесывая спину.
— Молчи, боров! Убирайся!..
Ерема исчез.
Грязной стал обшаривать все уголки в доме, полез и на чердак. Там нашел притаившуюся в темноте старушку ключницу Авдотью.
— Ты чего, старая ведьма, от хозяина прячешься? Иль с домовым грешить потянуло? Где хозяйка?
— Не ведаю, батюшка Василь Григорьевич!.. Уволь, миленький, добренький! Батюшке твоему служила верно, матушке твоей служила праведно… тебе батюшка, и Феоктисте Ивановне, матушке…
— Служила верно… Служила праведно! — передразнил ее Грязной. — Лукавая причетница… Говори: где хозяйка? Говори, иль убью! — закричал он, толкнув старуху ногой.
— Батюшка, родной мой!.. Как перед Господом Богом, покаюсь тебе: приходили тут двое каких-то и увели твою супругу, нашу матушку Феоктисту Ивановну…
— Охотою пошла? — прошипел Грязной.
— С охотою, батюшка, с охотою… Слепая я, запорошило мне глазыньки, не видела кто, а слышала, будто согласилась Феоктистушка, а ее ласкали, лобызали… Слышала… не скрою.
— Лобызалась… она? Сама она? — закричал не своим голосом Грязной.
— Лобызалась, батюшка, лобызалась!.. Грех скрывать… Стара я, не разглядела… Очи мои, говорю, запорошило, батюшка.
