Так к Поэзии, этому когда-то олимпийскому состязанию, прибавилась и осознанная необходимость говорить правду. Талантливая совесть – дар бесценный.
Двадцать веков доказали, что человек может абсолютно все. Все ему подвластно. Даже немыслимое. Но если можно научиться управлять космическими кораблями, то никак невозможно управиться с неуправляемым подтекстом, этим вечно ускользающим от цензуры злом.
Первопричину творчества, поднявшую человечество с четверенек, пытаются вогнать в загоны повиновения. К счастью, это напрасный труд!
С каким удовольствием сегодняшний мракобес плюнул бы в лицо Первопечатника.
С каким удовольствием размозжил бы он талантливую голову первонапечатанного поэта. Если бы смог отмотать назад время!
Когда-то из знаменитых черепов делали кубки. Поистине вино ударяло в голову! И поныне пьянит.
За четверть века я выпустил две, лишь две книжицы стихов. Разумеется, сильно отредактированных.
Первая вышла спустя год после «Манежа» – разгрома (какого уже по счету) так называемых абстракционистов.
Вторая 7 лет спустя, в 1971-м.
А вот когда выйдет третья? Будем надеяться, при жизни.
Вероятнее всего, это уже будет книга не стихов. У Поэзии много жанров!
Что лучше – долгожданная книга, выходящая в свет в Новом Свете, но автор при этом света не взвидит (даже Старого)… Или наоборот – автор, наконец-то вышедший в свет (любой, безразлично), но книга его, естественно, света не видит (также любого), поскольку он уже не в России – с точки зрения свободного Запада, и не на Западе – с точки зрения несвободной России?
Вот дилемма так дилемма.
Брехт считал, что сильные мира без него все же чувствовали бы себя увереннее.
Меня больше волнует самочувствие людей, желающих увидеть наш мир менее покладистым.
К нам редактор бдительней родителей! Вот он прошел, как молодость. Мимо. Прошелестев вырванными страницами чьих-то покромсанных книг.
Он и с насморком унюхает крамолу.
Побереги, держава, драгоценный нос!
Считается, что редактор – это то, из чего не выросло писателя. Но бывает он и тем, из чего вообще ничего не выросло.
Вот идет, подтверждая это невеселое открытие, самый настоящий лилипут. Жалость к его вечно детскому росту сразу же отметает его непомерно строгий вид. Он ни много ни мало заведует (и представьте – ему завидуют) переизданиями в Гослитиздате. Иван Иванович – так зовут его – вершит судьбами не запомнившихся с первого раза писателей. Это он выносит на обложку их малозапоминающиеся имена. Ему одному ведомо – кому остаться в памяти народной, а кому – необязательно.
