Актера в программке звали Станислав Аронин. Мой первый роман. Мне было шестнадцать. Он– на год меня старше, хотя выглядел он на все двадцать пять. Мускулистый загорелый красавец под метр восемьдесят, темно– каштановые волосы почти до плеч, серьга в левом ухе и легкая небритость. И хитрые голубые глаза, которые всегда смотрели внимательно и насмешливо, лишь в краткие минуты вспыхивая нежностью. За этими мгновениями нежности я и гонялась, как котенок за солнечным зайчиком. На тот областной чемпионат он зашел с другом случайно– из соседнего баскетбольного зала.
Я стояла у ковра, готовясь к финальному награждению.
– Привет,– сказал приятный мужской тембр.
Обернулась, покраснела как та Фекла, внезапно осознала, насколько узок и крохотен мой гимнастический купальник. Голова закружилась, а черно-серые узоры ковра вдруг запрыгали перед глазами, точно помехи в старом советском телевизоре. Он что-то спросил, я что-то пролепетала пересохшим языком. Как потом оказалось– свой номер телефона. В то время у меня еще не было мобильного– они только входили в моду и стоили космических денег. Следующие два дня я просидела дома, чтобы не пропустить звонок. Он позвонил. Через неделю. Когда я перестала ждать.
Первое наше свидание прошло в парке. Небольшой зеленый оазис на берегу реки. Мы сидели на лавочке, под свисавшей веткой плакучей ивы. Разговаривали. Больше говорил он, а я все слушала и усиленно пыталась преодолеть собственную застенчивость. Неожиданно пошел дождь, сразу, проливной, точно на небе кто-то опрокинул целое ведро нам на головы. Мы подскочили, чтобы бежать в укрытие, а потом Слава остановился:
– Мой отец говорит, что человек не должен бегать от дождя. Это всего лишь вода.
Его слова мне показались невероятно мудрыми и смелыми. Мы снова сели на лавочку, а Слава накинул мне на плечи свою легкую спортивную куртку– на мне-то был короткий летний топ. Его отец работал инженером на грузовом судне, а мама была учительницей русского языка и литературы в школе. Мне нравилось, что говорил он красиво и правильно. Нравилось, что он читал Ремарка и Дюма. Нравилось, как он смотрел на меня– слегка наклонив голову набок, с легкой улыбкой на губах. Мы много времени проводили у него дома– в небольшой, но уютной квартирке с белоснежными кружевными салфетками на столах и тумбочках. В его комнате, правда, салфеток не было. Там была гитара. Он играл для меня Цоя, ДДТ, Скорпионс и Битлов, иногда даже пел. И я растворялась в бархате его голоса.
