В лучах утреннего солнца перед ним ярко сверкали белые и жёлтые бруски металла, висевшие на тонком кожаном шнурке. В том, что это было, у Негожего не возникло ни малейшего сомнения. Похоже, что именно так подумал и Степан, одним решительным движением сорвавший туземное украшение.
Как раз в тот момент что-то резко и сильно просвистело из кустов перед самым носом Серафима. Это были две стрелы, вошедшие бывшему стрельцу в спину, на уровне левой лопатки.
– Что же это? – успел прошептать тот перед смертью, выгнувшись дугой от боли. – Надо полагать…
Упав сначала на колени, Куров уткнулся затем лицом в мягкий мох у ног идола. В правой руке он по-прежнему сжимал злополучное ожерелье, из-за которого раньше времени оборвалась его земная жизнь.
Остерегаясь сделать неосторожный шаг, Негожий с трудом разжал ещё тёплые пальцы убитого. Достав тяжёлое украшение, он быстро сунул его в карман. Вынув нож, каторжанин метнулся в кусты, откуда пролетели «лесные гостинцы».
Там он увидел два лука, искусно укреплённые среди сучьев деревьев на высоте человеческого роста. От них в сторону капища тянулись сыромятные верёвки, бережно укрытые от постороннего взгляда.
«Самострелы это, стало быть! – сразу же смекнул бывший минцмейстер. – Задел Стёпка верёвку, вот в него и пальнуло! Эх, Стёпка, пропащая головушка!»
Единственным ножом и руками, в кровь раздирая пальцы, он вырыл могилку своему недавнему спасителю. Смастерив крест из двух палок, Серафим поставил его в изголовье. На него он повесил шапку стрелецкого головы, доставшуюся Курову по воле случая.
– Прощай, Степан! – сказал Негожий на прощание, не сдержав скупую слезинку. – Не поминай лихом своего верного сотоварища! Не суждено тебе было на воле нагуляться, ну да не моя в том вина!
Нахлобучив шапку, он поправил на плечах своё нехитрое хозяйство, запахнул стрелецкий кафтан, и побрёл в неизвестность по петлявшей среди деревьев охотничьей тропинке.
Вслед нахальному пришельцу грозно бросила с сосны пустую шишку матёрая белка, равнодушно наблюдавшая с высоты за недавней трагедией. Ветер гулял в вершинах деревьев, обещая скорое лето с засильем комаров и гнуса. Вскоре лишь громкие трели птиц да барабанная дробь неугомонного дятла временами нарушали тишину этих диких мест, ещё не осквернённых присутствием людей с запада.
