Оставив кладбище, Есенин направился к Смирновым. На крыльце показался священник отец Иван в светлом полинялом подряснике, с распущенными чёрными волосами; тёмные глаза лучились добротой.
— А, студент! — пророкотал он. — Добро пожаловать!..
Есенин, подойдя, приложился к руке.
— Где мы гуляли? Озирали окрестности?
— Прошёлся по берегу, на могилах побыл.
— Видел, видел... Сидели на камне в позе мыслителя. Не стал мешать. Безмолвие насыщает разум мудростью. — Священник насмешливо смежил глаза. — Составлялись вирши, я полагаю?
— Нет, просто так.
Из сада долетели звуки гитары, негромкое пение, затем последовал взрыв смеха и отдельные восклицания, Есенин прислушался. Отец Иван объяснил:
— Ребятишки забавляются. Ходили на твои розыски. Мать сообщила, что ты у деда. А от деда узнали, что отправился на Оку... Иди покажись, обрадуются...
Есенин вошёл в сад.
В беседке, выкрашенной нарядно и весело — белое с жёлтым, — собрались Клавдий Воронцов[17], племянник отца Ивана, в лёгкой рубашке с открытым воротом; Тимоша Данилин, сын бедной вдовы, воспитанник священника, студент Московского университета, длинный, худощавый, с застенчивой и робкой улыбкой; Николай Сардановский[18], взрослый и скептический, с гитарой в руках; девушка с чуткими и внимательными глазами, с завитком над высоким лбом, русая коса как бы оттягивала голову, и от этого лицо вскинуто горделиво и чуть насмешливо; обняв рукой белый столбик беседки, она пытливо разглядывала Есенина...
Его окружили, передавали из одних объятий в другие, крепкие, пылкие от полноты чувств. Стало ещё более шумно и беспечно. Есенин остановился перед девушкой, решая: назвать себя или ждать, когда их представят друг другу. В то же время он чувствовал, что знает её давно, и это его крайне смущало.
— Моя сестра, — сказал Николай Сардановский, — очаровательная, хотя и очень строгая, Анна. Аня, это Серёжа, замечательный парень и поэт. — Он подсмеивался над ними.
Есенин густо покраснел.
— Аня! Как ты изменилась! Я не узнал тебя, честное слово. Ты совсем другая стала. Взрослая.
Брови её изумлённо взлетели вверх.
— Ты тоже изменился, Серёжа, — сказала она, протягивая руку, по-девически худую и нежную. — Здравствуй, поэт!
— Не каждый пишущий стихи — поэт, — ответил Есенин, хотя, признаться, любил, когда его называли этим именем — «поэт». Оно казалось ему выше всех титулов, чинов и званий на земле! Лордов много, а Байрон один...
