Тропа вилась вдоль берега, истоптанная ногами, будто кованная молотами. Слева, словно вознесённое в самое поднебесье, располагалось родное село. Колокольня церкви врезалась куполом в голубизну, и облако, зацепившись за крест, надулось на ветру белым парусом.
Неподалёку от церкви стоял, блистая на солнце богемским стеклом, барский дом. От него стремительно стекала по крутизне клубящимися потоками тучная зелень садов. Облачными островками сверкали цветущие яблони; пылали цветники, и по всему парку, то ныряя в тенистую густоту садов, то вновь выбегая на свет, петляли, желтея песком, кривые дорожки. Они уводили к окской воде.
Раньше Есенин, играя с ребятишками, не задерживался возле этого сада, зная, что забираться в него запрещено настрого, — так уж повелось с давних времён. Теперь же он долго приглядывался к этому всегда пустому и таинственному парку, и странные мысли тревожили его душу. Он не мог в точности определить, что именно возбуждало смутные мысли. Он теперь знал, что ничего загадочного и страшного не таилось за высоким забором, а главное, место это для него вполне доступно: с некоторых пор он стал думать, что для него вообще ничего недоступного нет... Он помнил, что прежний владелец усадьбы, которым пугали ребятишек, скончался — в доме поселилась его дочь, молодая женщина с двумя детьми.
Тропой, вьющейся по взлобью горы, Есенин поднялся в село.
Задержался возле церкви на заросшем зеленью кладбище. Сколько времени проведено здесь, среди крестов и могильных плит — игры, возня, поединки со сверстниками! Всё это отошло навсегда и не вернётся...
Сбросив штиблеты, он прошёлся по траве между безмолвных холмиков. Трава была тёплая и сухая, она щекотала и покалывала ступни — отвык. Потом сел на гладкий, нагретый солнцем камень, замер, один, в тишине, окружённый сиренью и акацией.
Где-то под церковным куполом, на кирпичных карнизах, как во всех церквах России, гнездились галки, устраиваясь на постоянное житьё. Они висели над куполами недружными стаями: одни садились, другие взлетали. Эта картина вьющихся чернопёрых стай отпечаталась на чистых страницах книги детства навсегда и сейчас вызывала чувство грусти и теплоты... «Как мимолётно всё в жизни, — думал он с горечью, — всё летит, как ветер! Давно ли было оно, детство моё: следы на росистой сизой траве, грачиные гнезда на берёзах, заречные походы, ночное у костров, купанье лошадей в реке, — протяни руку, и ты, думается, схватишь его за изорванную рубашонку, ан нет — шалишь! — уже не ухватишь. Опоздал... У каждой поры свои заботы, свои мечтания, и нельзя допустить, чтобы время прошло зря, бесцельно. А цель достигается каждодневным трудом. Не должно быть потеряно даже часа...»
