Хитров со сдержанным нетерпением ответил:
— Любить или ненавидеть — это право каждого. Но у всякого чувства бывают рамки — река течёт между берегов.
— Но бывает, что и река выходит из берегов! — с особенным торжеством выпалил ученик. — Разливается. И люди бессильны сдержать весенние воды.
Хитров, заложив руки за спину, встал у окна, глядя на угасающий закат.
— Река — это стихия. Ты человек и обязан управлять своими чувствами. На первый раз делаю тебе предупреждение о недостойном и нетерпимом поведении в отношениях с товарищами по школе. Можешь идти...
Есенин, не трогаясь с места, молчал. Учитель обернулся.
— Ты ещё здесь? В чём дело?
— Евгений Михайлович, можно мне отлучиться из интерната? Мы решили собраться у Гриши Панфилова.
Учитель, удивлённый просьбой, скрестил на груди руки.
— Ты странный парень, Есенин... Что же скажут другие? Человек провинился, должен понести строгое наказание, чтобы другим неповадно было, а вместо этого его отпускают в гости — веселись! Где же тут логика?
— Пожалуйста, Евгений Михайлович, — тихо, просительно прошептал Есенин; он представил себе длинный-длинный вечер в четырёх стенах общежития, и душа его, привыкшая к простору, сжалась в комок, он почувствовал себя обездоленным и несчастным. — Я не могу больше так жить, я точно узник — с ума сойти можно! Мне страшно бывает...
Учитель отступил от Есенина, его поразил этот бурный всплеск человеческой души. Он быстро согласился.
— Можешь идти к Панфиловым с ночлегом. Я тоже приду.
Есенин выбежал из комнаты, и там, в коридоре, зазвенел его торжествующий голос, и Хитров отметил не без грусти: «Птица, выпущенная из клетки на волю...»
Гриша Панфилов поджидал друга на деревянном крылечке. Ветер, дующий с реки, был резок, порывист, он свистел в берёзах, срывая с ветвей льдинки. Гриша поднял воротник пальто, поправил шарф, озноб бил его плечи.
Первым в дверях показался Волхимер, морщась от боли; за ним — Кудыкин. Волхимер ушёл.
— А где Серёжа? — спросил Гриша у Кудыкина.
— Отчислят твоего Серёжу из школы, и поделом ему. — Перегнувшись через перильца, он сплюнул с ожесточением, спрыгнул с крыльца и напрямик, по снегу, по затянутым льдом лужам, направился к общежитию.
На крыльце появился Есенин. Возбуждённый и как бы осунувшийся. Гриша схватил его за плечи.
— Не пустил?
— Пустил. И сам придёт.
