Было что-то подавляющее в словах секретаря.
Теперь я не ощущал в его голосе строгости — в нем была какая-то отрешенность. Мне показалось, что в эту минуту секретарь мыслями где-то очень далеко от меня, что он только подчиняется какой-то неотвратимой и тяжелой необходимости говорить мне все эти элементарные вещи и выполняет свой тяжелый, но привычный долг.
Я подумал: инструктор, помощник секретаря обкома и, наконец, сам секретарь фактически сказали мне одно и то же, только по-разному. И это привело меня в отчаяние.
— Значит, домов не будет, — тихо сказал я. — Ведь я уже пробовал обращаться по инстанции, ставил вопрос в комбинате…
— Киснуть не надо, — медленно проговорил секретарь. — Коммунист должен бороться, если считает, что его дело правое.
В паузах он бегло просматривал лежащие перед ним бумаги.
Меня охватила злоба. Вся обстановка этого кабинета — ковер, карта, портьера, телефоны — теперь уже не подавляла меня. Наоборот, она усиливала мое возмущение. Мне хотелось крикнуть секретарю: «Посидите-ка у нас в бараке!»
Но я сдержался. Я сказал, стиснув зубы:
— Вы говорите, бороться? За что? За то, чтобы люди жили по-человечески? Разве это нельзя решить без борьбы? Я хочу сказать — разве на это необходимо потратить столько сил, доказывать, убеждать? А если я не сумею убедить, перестану доказывать? Тогда что?
Я говорил все громче. Вся моя выдержка постепенно исчезла. Секретарь уже не проглядывал бумаги. Он смотрел на меня, сдвинув свои тяжелые брови.
— Если человеку на улице станет плохо, если с ним что-то случится, — продолжал я, — разве не долг каждого помочь ему? Разве необходимость помощи не очевидна? Разве за нее надо бороться?! Вы думаете, я не понимаю — смета, плановость, организованность… Но люди живут в недопустимых условиях, понимаете, в недопустимых! Чего же стоят эта смета и этот план?! Я был убежден, что об этом должны узнать честные партийные люди, и этого довольно, чтобы все исправить. А теперь что же? Я вернусь к себе — и все останется по-старому? А вы, зная обо всем этом, оставите все без перемен? Вы будете…
У меня не хватало дыхания. Я вскочил и выбежал из кабинета. Кажется, я хлопнул дверью. В моем возбуждении я готов был бежать на вокзал, вскочить в первый поезд и ехать в Москву, в ЦК. Потом я поостыл, решил написать в ЦК подробное письмо.
…В поезде, возвращаясь в наш поселок, я мысленно составлял это письмо. Я представлял себе, как его читает один из секретарей ЦК, как он, возмущенный, ударяет кулаком по столу и приказывает немедленно вызвать к телефону секретаря обкома, как зажигается лампочка на лакированном коммутаторе секретаря… О, я ни минуты не сомневался, что так оно и будет! Всего месяц тому назад я читал постановление ЦК по сельскому хозяйству. До этого мы все прочли другие решения, которые у каждого честного человека в нашей стране вызвали радость и гордость за нашу партию. Мы видели, знали, что партия не остановится ни перед чем, чтобы восстановить правду там, где она была попрана, что она поднимает всю нашу страну на новый этап ее жизни.
