Меня начинали злить все эти разговоры.
— Не довольно ли заниматься моей персоной? — громко сказал я. — И, насколько я знаю, вы, Николай Николаевич, тоже не пьете? Помните, вы отказались на именинах?
— Ну, там другое дело, — ответил Крамов, — воспитательный, так сказать, фактор…
— Хорошо, — сказал я, — Значит, пьем! — И поднял стопку.
— Э-э, нет, погодите! — воскликнул Крамов. — Вы что ж, забрались за Полярный круг, сидите в двенадцать часов ночи под ярким солнцем и собираетесь выпить первую стопку без тоста? Не выйдет! Я хочу предложить тост за Андрея. За его успехи и за всестороннее, так сказать, счастье. Вот мы иногда недовольны тем, что современные писатели рисуют слишком уж идеальных людей, и говорим: «В жизни таких не бывает». Однако вот перед нами Андрей, классический тип советского молодого человека. Вы согласны со мной, Светлана Алексеевна? — неожиданно спросил Крамов.
— Конечно, — быстро ответила она. — Андрей настоящий человек.
Наверное, в эти минуты лицо мое было красно, как тот камень «лопарская кровь».
— Это… это же просто глупо, товарищи… — начал было я.
Но Крамов прервал меня:
— Итак, я предлагаю выпить за Андрея. Всякие возражения отклоняются. Пьем! — И большим глотком отпил прямо из горлышка бутылки.
Светлана выпила вместе с ним.
А мне не хотелось. Что-то необъяснимо неприятное возникало между нами, что-то такое, что настораживало и тревожило меня. Мне хотелось избавиться от этого ощущения, подавить, заглушить его, хотелось, чтобы все оставалось как прежде.
И, может быть, поэтому я залпом выпил свою стопку. Но ощущение тревоги не проходило. Больше того — я почувствовал непреодолимое желание сказать о нем и посмотреть прямо в глаза Николаю Николаевичу.
— Ни к чему этот ваш тост, Николай Николаевич, — проговорил я. — Тоже, нашли героя нашего времени! Но раз вы оба выпили, я тоже выпил. Спасибо, конечно… Только хочу вам сказать, что никакой я не символ, не идеал, не классический тип, чепуха все это, простите меня! Просто вы иронизируете… Я ведь только еще начинаю жизнь…
— Но задумал многое? — прервал меня Крамов, и, должен признаться, он задал этот вопрос таким простым, таким доброжелательным тоном, что все мое раздражение сразу исчезло.
— Много, Николай Николаевич, — ответил я.
— Например?
— Сразу не расскажешь. Да я и сам толком не знаю. Когда я смотрю на эти горы, мне в каждой хочется прорубить туннель.
— Ну, на то, чтобы пробить эти горы, твоей жизни не хватит, — усмехнулся Николай Николаевич. — Ты смотришь на горы глазами поэта, а не инженера.
