Туча со громом сговаривалась…
Но вот в нотах появилась музыкальная фиоритура, похожая на шестистопный усеченный хорей в поэзии. Когда Римский-Корсаков дал свою рукопись музыкантам, они не сумели сыграть эту фиоритуру.
Композитор в ярости спел ее так:
Римский-Корсаков совсем с ума сошел!
Вспомнив об этом анекдоте, который когда-то рассказал в гимназии учитель музыки, Леська поразился тому, как трудно входит в жизнь малейшее новшество в искусстве. Ну, что тут сложного? Теперь даже он, Леська, совсем, конечно, не музыкант, играет эту диковинную строчку совершенно свободно. В доказательство Елисей легко исполнил «Римского-Корсакова», который «с ума сошел».
Все шло хорошо. Еще полчаса-час — и он выучит Леля наизусть. Но тут вбежала Шурка, «чистая горничная» Булатовых.
— Леська! Барышня Роза Александровна велели, чтоб ты это самое… Перестал дуть в трубу.
— Перестал дуть? — вступилась бабушка. — А что же ему — смычком по трубе пиликать?
— Передай своей барышне… — грозно заворчал дед.
— А если у них от этого голова болит?
— Брысь! — заревел дед.
— Та чи вы? — удивилась Шурка и унеслась «докладать» барышне.
— Играй, Леська! Слышишь? Чтоб ты мне играл, сукин сын! — заорал дед на Леську с таким видом, точно это Леська прислал Шурку с приказом не дуть в трубу. — Ишь ты! Моду себе какую взяли! «Барышня велели»… Кому велишь?
Дед еще долго распространялся на эту тему. Но Елисей, уложив корнет в футляр и взяв под мышку ноты, вышел на воздух.
— Ты куда?
— На дикий пляж. Оттуда не так слышно.
Дед поглядел ему вслед и вздохнул.
— Пеламида! Смирный он у нас. Ничего из него не выйдет.
— А что из тебя вышло, разбойник? — засмеялась бабушка.
Издалека нежным золотом звучали фразы:
Туча со громом сговаривалась: —
Ты греми…
дождь разолью.
…обрадуются.
Девки… за ягодами.
Дикий пляж, этот клочок пустыни, населенный каракуртами, черными тарантулами и рыжими мохнатыми фалангами, напоминал своими дюнами стадо сидящих верблюдов с гривкой на сытых горбах. Гривка была колючей травой, редкой, но довольно высокой. Пляж вплотную примыкал к курорту, но назывался «диким» потому, что за ним не ухаживали. Тут всегда было безлюдно, и Леська мог дуть в свой корнет изо всех сил.
И вдруг среди жесткой зеленовато-серой травы возникла иссиня-радужная челка.
Гульнара была в красном сарафане с крупным белым горохом. Под коленями сарафан был перехвачен резинкой, чтобы ветер не раздувал подола. В этом платье Гульнара смахивала на огромный гриб. К сожалению, мухомор. Но в Евпатории грибы не водились. Леська в них не разбирался, поэтому Гульнара ему казалась андерсеновской принцессой на горошине, точнее на горошинах.
