— В капитаны евреев не пустят.
— Ну что же, он крестится. Можешь быть спокоен. Он убежденный атеист, и ему все равно, что там в паспорте написано.
— Почему нужно креститься? После революции все нации равны перед законом.
— А ты веришь в то, что так и останется? Вот уже Корнилов наступает на Петроград. Реставрация неминуема.
— Постойте, мальчики. Я ведь говорил о Гринбахе.
— Ну и мы о нем.
— Вернемся все-таки к теме. В конце концов дело не в том, кто из них лучше — Бредихин или Гринбах. По заменить Самсона Леськой только потому, что Самсон — еврей, это такое безобразие!
— Верно, Володя, — сказал Бредихин. — И получается, что Груббе прав: в Петрограде творится великое, а здесь, в Евпатории, все идет по старинке, точно мы живем за границей. Да вот хоть возьмите наш седьмой класс: портрет Николая до сих пор висит.
— Ну это уже история! — возразил Саша-Двадцать Тысяч.
— Неправда! — взволнованно вскричал Бредихин. — Сегодня, когда царизм только-только свергнут, это — политика, именно политика!
— Но что же нам делать с Гринбахом?
— Здесь нужен революционный акт, — сказал Бредихин. — Надо всем нам собраться и пойти к директору с протестом.
— На меня не рассчитывайте! — сказал Саша. — Я не пойду.
— Вот тебе раз! Почему?
— А как вы докажете, что Гринбаха отстранили именно потому, что он еврей?
— Мне сказал об этом поручик Анджеевский.
— А он откажется. Что тогда?
— Сашка прав.
— То-то и оно. Ваша революция превратится в самый простой гимназический бунт, и кое-кто может вылететь с «волчьим билетом».
— Как?! В наши дни?
— А почему бы и нет?
Буза была выпита, деньги уплачены. Юноши вышли на улицу и двинулись по Приморскому бульвару. По дороге встретился грек Хамбика со своими вареными креветками. Как не купить?
— Авелла, Хамбика!
— Авелла.
Хамбика, несомненно, самый красивый юноша в Евпатории. Но на нем были такие вопиющие лохмотья, что он казался скорее раздетым, чем одетым. Тряпье свисало с него, точно осенние серо-коричневые листья. Сквозь них светились плечо, грудь, кусок бедра, голые колени. Подуй крепкий ветер — листья умчатся, и останется бронзовая статуя, место которой на пьедестале. Однако об этом никто не догадывался.
Где-то у фотографического киоска стоял силомер. При нем не было хозяина, и гимназисты могли испробовать силу бесплатно. Первым нажал рычаг Артур. Стрелка показала 170. За ним нажал Канаки — 150, потом Шокарев — 140. Наконец, подошел Бредихин. Но пока он нажимал, Артур большими шагами ушел вперед, и только Саша, которому до всего было дело, остался наблюдать за результатом. Увидев цифру, отмеченную стрелкой, он помчался за ушедшими с криком:
