– Пилой, как же еще. Такой… – Славик наморщил лоб, вспоминая, – пилой бензиновой. Нет?
– Бензопилой? Да колода тут всегда была, говорят. Сперва на попа стояла, а потом опрокинули, чтоб сидеть.
Славик подошел, поковырял ее ногтем – как каменная.
– М-да-а, – то ли сделал вид, то ли искренне разделил удивление Мишки, – интересно… Слушайте, а давайте костер разведем! У меня купаты с собой, сыр, мерло настоящего бутылочка. Устроим пикник, хм, на обочине… Только надо придумать, на чем купаты жарить – барбекюшницы нет, к сожалению…
Но перед костром Мишка показал остатки землянки – углубление на краю поляны с торчащими из него изгнившими бревешками – и маленькую деревянную часовенку рядом. В нишу под ее кровлей была вставлена покрытая пылью, с засохшими потеками грязной воды, икона – какой-то седовласый святой в белой одежде с черными крестиками…
– Вот тут вот монахи и жили, – объяснил Мишка. – Их трое было. Когда можно стало, наши часовню собрали.
– А когда они жили?
– В тридцатых. Монастырь закрыли когда, они сюда переправились. Одну рыбу ели…
Славик медленно покачал головой. Вид у него был, словно стоит перед могилой незнакомого человека в окружении его родственников… Погрустил и оживился:
– Смотрите, деталь интересная, – показал на россыпь почерневших, почти незаметных в низкой засохшей траве и хвоинках щепок возле часовенки, – целым сюжетом может стать для картины. Символом.
– А?
– Вот стоит произведение искусства, прекрасная постройка, а вокруг валяется лишнее – отброшенные при ее создании частицы. Понимаете?
Мишка и Татьяна промолчали.
– Гм!.. Как бы объяснить нагляднее? Понимаете, когда эти столбики, доски, щепки, стружки были все внутри дерева, ничего не было лишнего. Было живое гармоничное творение природы. А теперь… – Славик подобрал несколько свернувшихся пористых стружек, размял их пальцами. – Часовня построена, она простоит еще, может, двести лет, а они – это лишнее – через два-три каких-нибудь года окончательно превратятся в прах. Исчезнут. В-вот… Я к тому, что какая-то несправедливость в этом…
– Что же поделать, – отважилась подать голос Татьяна – захотелось сострить, – говорят же: искусство требует жертв.
Ей тут же стало стыдно за свое неловкое остроумие, и в душе она ругнула себя. Отвернулась.
– И искусство, – услышала горестный выдох Славика, – и вообще развитие цивилизации. Справились с чумой – появился тиф, заглушили тиф – новое. Эт цетэра, эт цетэра… – И совсем другой, мгновенно повеселевший голос: – Ну что – теперь за костер, друзья?
