Новые главы романа Ольга отдавала в перепечатку и переплет, и начинались квартирные чтения. Собирался узкий круг друзей Пастернака, имевших, с их точки зрения, право на хвалу и хулу. Ахматова, ревновавшая своего друга к роману, просто разносила его в пух и прах. Ариадна (Аля) Эфрон, вернувшаяся из ссылки, полюбила не только Лару из романа, но стала близкой подругой Ольги Ивинской. Они были ровесницы и обе, но по-разному, любили Пастернака. Ольга считала Алю красивой женщиной, слишком рано отказавшейся от женских радостей в своей судьбе. Аля, проведшая 16 лет в лагерях и ссылках, полностью посвятила себя подвижничеству во имя матери Марины Цветаевой. Благодаря Ариадне Сергеевне, Цветаеву начали издавать, как только времена из плотоядных временно превратились в относительно вегетарианские. Несмотря на аскетизм в собственной личной жизни, Аля окончательно стала на сторону не законной жены Пастернака, а Ольги Ивинской. Надо сказать, дочь Цветаевой была одной из очень немногих, хорошо относившихся к Ольге. Большинство знакомых Пастернака Ивинская, в лучшем случае, раздражала, в худшем – ее готовы были забросать камнями, как библейскую блудницу. А Пастернак в 50-е годы уже совсем не мог без нее обходиться. Он почти безвыездно жил в Переделкине на даче с Зинаидой Николаевной и сыном Леней. Ольга Всеволодовна сняла дачку неподалеку от дома Пастернака. Так и разрывалась его жизнь между Большой дачей и Малой дачей. На Большой кулинарка Зина и ее домработница организовывали грандиозные обеды, после которых хозяйка дома подолгу играла в карты с женами писателей. В это время Пастернак уходил либо работать на второй этаж, либо на «прогулку», то есть к Ольге. Именно с ней он обсуждал судьбу «Доктора Живаго», именно ей первой читал новые стихи. Все 25 стихотворений Юрия Живаго, написанные Пастернаком и вошедшие в роман, ярко подсвечены историей любви Юрия и Лары, а по сути – Бориса и Ольги. Даже евангельский цикл насквозь пронизан земной любовью и верой в бессмертие такой любви. В новогоднем письме, уже после завершения трагической истории с «Доктором Живаго», Ариадна Эфрон признавалась Борису Пастернаку:
«К Оле мое отношение было противоречивым – таким, как она сама, – легким и отчасти легкомысленным, как она сама, – тот ли она человек, что тебе нужен? в чем-то да, а в чем-то нет – вам виднее, и дай вам Бог счастья, думалось мне, когда думалось. Теперь и это выяснено, и это встало на место. Та легкость, простота, то «само собой разумеется», та естественность, с которой она в эти дни – и навсегда – подставила плечо под твою ношу, та великолепная опрометчивость и непосредственность, с которой она, как ребенку, раскрыла объятья твоей судьбе, определили и ее самое, и ее место – с тобой и в тебе.
