В сентябре, заехав сначала в Литинститут, я отправилась в Саратов на Всесоюзный фестиваль авторской песни. У меня уже было написано несколько трагических вещей о Чернобыле. Но на этом фестивальном мероприятии они оказались не ко двору. Форум проходил под эгидой комсомола, которому было дано указание поощрять разоблачительные песни, но в меру. Говорить правду о Чернобыле тогда категорически запрещалось. В качестве конкурсантки я прошла с нормальным успехом творческие мастерские, и мне официально предложили готовиться к финальному концерту. Но в списках выступающих я себя не обнаружила. Кто меня оттуда вычеркнул, можно было только догадываться. Потрясло меня даже не это. Ни один из наших менестрелей, прекрасно меня знающих, не вмешался в ситуацию. Они меня, правда, пытались «утешить»:
– Ну че ты так психуешь? Подумаешь, не выступишь в каком-то Саратове. Ты же сама прекрасно знаешь себе цену, и мы знаем, – бодро произносили они и все, как один, бежали на сцену.
Но при чем здесь мой Антигерой, спросишь ты. А вот при чем. Он был на этом фестивале в качестве почетного гостя ровно один день. Я даже успела с ним увидеться в гримерной. Он ничего не знал о моей тогдашней жизни и знать, в общем-то, не жаждал. Встретившись за кулисами с моим мужем, Леша был не слишком рад появлению взбалмошной подружки в гримерке. У него были свои неприятности. Булат Окуджава что-то резкое сказал в его адрес. Организаторы восприняли это как команду: фас! Леша на открытии сыграл три композиции и на следующий день улетел. С тех пор слово «бард» он на дух не переносит. А я тогда мысленно попрощалась с ним навсегда. Стоит ли говорить, что прощание опять оказалось преждевременным…
Ты устал от всего: от назойливых баб,
От гастрольных поездок и шумных застолий,
Повелитель судьбы и профессии раб,
Утоляющий жажду одним алкоголем.
Сквозь актерский полет, тренированный взгляд
И пустой эпатаж проступает порода.
Постаревший Орфей, ты не смотришь назад,
Где бегут Эвридики сквозь толпы народа.
Ты выходишь на сцену, уверенный, злой.
Все почти как всегда, только публика-дура
Чует гибельный ветер, и как ты ни пой,
Ей не слиться уже со своим трубадуром.
Ты ведь знаешь, расплата приходит, увы,
К той душе, что живет, словно волк-одиночка.
Да, расплата – в утраченном вкусе халвы,
В потускневшей любви, в ненаписанных строчках.
Ты сидишь в кабаках малахольной страны,
Говоришь. что Париж – отравительный город,
Что Нью-Йорки и Хайфы тебе не нужны,
