– Сашка, я не могу тебя оставлять в таком состоянии без помощи. На этом кресле тебя вкатят прямо в самолет. Я вызвал службу спасения и объяснил, что ты временно ослепоглухонемела после душевного потрясения. Тебя будут сопровождать и в Атланте на посадку в Филадельфию.
Мышкин еще долго прощался и говорил что-то романтически невразумительное. Саша, как и полагалось слепоглухонемой, молчала и, вцепившись в гитару, заливалась потоками слез. Латиноамериканец терпеливо ждал, когда закончится это безобразие. Наконец, трубадурка отъехала на кресле от своего траблмейкера. Рядом на таких же средствах передвижения непроницаемые служители аэропорта катили столетних старушек. Так в окружении немощных бабулек гастролерка и въехала в лайнер. Перед самым взлетом зазвонил мобильный.
– Сашечка, тебя уже завезли в самолет? Ну, теперь я спокоен. Представляешь, мне пришлось заплатить за парковку всего 35 долларов. Если б я знал, что все так дешево обойдется, я бы сам довез тебя до взлетной полосы. Два твоих пришествия в Калифорнию подарили мне 15 суток на небе. Я никогда этого не забуду!
– Прощай, Мышкин! Не поминай лихом! – ответила слепоглухонемая и отключила телефон.
На соседнем с Сашей месте сидела крупногабаритная девушка в наушниках и отбивала такт огромными ногами. Анчарову трясло то ли от нервного напряжения, то ли от массивного соседства. Ей казалось, что трясет весь самолет. Поэтому через несколько часов гастролерка вышла из воздушного судна в Атланте, едва удерживаясь на ногах. Ее сильно штормило, но надежды на обещанное Мышкиным спасительное кресло не оправдались. Лайнер по американскому обыкновению приземлился позже назначенного времени, и службы спасения недееспособных пассажиров где-то затерялись. Слепоглухонемая внезапно заговорила по-английски, выяснила место посадки на Филадельфию и на своих (покачивающихся) двоих отправилась в искомом направлении. Атлантский аэропорт долго потом снился Саше в повторяющихся кошмарах. Стоит ли упоминать, что в Филадельфию самолет прилетел не по расписанию, а на четыре часа позже? Так, ранним утром выйдя в Лос-Анджелесе из приютившего ее дома, поздней ночью гастролерка обнаружила себя в филадельфийском аэропорту. У нее оставалось еще пять суток на американской земле. За это время Александрине предстояло отпеть последние пять из двадцати пяти концертов.
Из роли слепоглухонемой Саша выбралась с весьма существенными потерями: у нее были абсолютно посажены связки и до неприличия оголены нервы. Тембр голоса не узнавали по телефону даже муж и дочь. На концертах Александрина говорила отнюдь не шаляпинским басом и пела без привычной звонкости, как контуженная канарейка. Чрезвычайную ситуацию спасало декламирование не предназначенных для пения стихов и отрывков из прозы. Публика реагировала на это по-разному. Первые три концерта в Ист-Брунсвике, Балтиморе и Филадельфии прошли в нормальной человеческой обстановке. Люди понимали, что трубадурка – не машина, и после двадцати концертов и неоднократной смены климатических и часовых поясов бунт измученных связок – вполне объяснимое предательство организма. Души и духа представлений это неприятное обстоятельство не затрагивало. Когда в Филадельфии гастролерку передали на поруки ее давнему приятелю Жене Логовинскому, с которым Саша не виделась много лет, он был сначала несколько обескуражен ее излишней возбудимостью, перемежающейся паданьем от усталости в самых неподходящих местах. Но, будучи человеком добродушным, Женька быстро адаптировался и воспринимал энергетические перепады гостьи с дружеским юмором.
