Бегун встал и обнаружил, что одет в исподнюю холщовую сорочку до колен, с одним только крестом под ней. Тело казалось невесомым, будто полым изнутри, будто осталась от него одна оболочка. Он вдруг увидел, что стол празднично накрыт, и стал жадно есть, не разбирая вкуса, загребая еду руками, обливаясь соком и чавкая. Насытившись и отяжелев, вышел в сени, ступил босыми ногами в меховые сапоги, накинул тяжелый медвежий тулуп и открыл дверь.
Он задохнулся свежим морозным воздухом и встал на пороге, зажмурившись, пережидая, пока пройдет головокружение.
– Ни хрена себе, думаю… – Левка выполз следом, зябко обняв себя за плечи, изумленно оглядываясь. – Это мы в каком веке?
Под сплошным навесом сосновых лап стояли вросшие в землю избы – Бегун насчитал с десяток, – крытые, как шифером, кусками бересты, низкие, но ладные, с резными наличниками и коньками, крылечками наооборот – со двора вниз в избу. Посредине была бревенчатая церковь с надвратной иконой под стрехой, тоже маленькая – до маковки допрыгнуть можно. Тут и там висели на ветвях прутяные венки, переплетенные красной лентой. Избы были пусты; вдали, за деревьями, горел костер, на фоне огня мелькали, кружились маленькие человеческие фигурки.
– Что празднуют-то? – спросил Рубль. – Может, костер для нас? Ленточками обвяжут и зажарят с песнями.
– Бог с тобой, Лева. Православные же…
Часы болтались у Бегуна на высохшей руке – должно быть, когда раздевали, не справились с застежкой. Он повернул циферблат к себе и глянул на календарь, соображая.
– Пасха прошла… Две недели провалялись. Христос воскрес, Лева!
– И тебя также.
– Вроде Красная горка сегодня.
В лесу, ближе, чем костер, снова раздался зовущий женский голос:
– Ну да, весну кличут! – догадался Бегун. Пошатываясь от слабости, он пошел на голос.
Сосны уже освободились от снега, последний, кружевной, пробитый капелью снег лежал только под самыми стволами и в низинах, но и сквозь него уже видна была прошлогодняя трава. Голос далеко разносился в сыром чутком лесу. Потом он затих. Бегун прошел еще с полсотни шагов наугад – и вдруг голос зазвучал прямо над ним. Бегун вскинул глаза – и замер.
На высоком, сухом уже пригорке спиной к вечерней заре стояла неподвижно, как изваяние, девка, подняв вверх открытые ладони, закинув голову и вся вытянувшись к небу. Тяжелые белые волосы, распущенные ниже колен, перехвачены на темени берестяным кокошником, расшитым цветной нитью и бисером; высокие рукава холщовой рубахи затянуты на запястье красным шнуром, под заячьей телогреей виден был передник с красным весенним узором по краю, юбка открывала только носы сапожек. Девка была необыкновенно красива, но непривычной, неровной красотой, ее лицо будто повторяло рисунок окрестной природы: ясный детский лоб и огромные синие глаза, опушенные густыми черными ресницами – от неба, резкие вразлет скулы и крупные сильные губы – от таежного зверя.
