Ганс потеребил губу и понимающе ответил:
— Тогда ясно, почему Его Сиятельство лежал без сознания, когда мы вас нашли. Он сам снял очки?
— Не помню, — я вздохнула и наморщила лоб. — Кажется нет… не сам… так вышло. Ремешок лопнул и…
Голова закружилась, вспомнилась резкая боль, разрывающая на части. Я прижала ладонью глаза и всхлипнула. Ганс наклонился и погладил меня по волосам.
— Успокойтесь, госпожа. Все хорошо. Скажите, не чувствуете ли вы странного привкуса во рту?
— Чувствую, — призналась я. — Мятный…
— Хмм… вы уверены? Может быть, металлический?
— Нет, нет…
— И нет ощущения, что песок на зубах скрипит?
— Ничего такого.
— Тогда попробуйте пошевелить пальцами.
Я послушно отняла ладонь от лица и пошевелила.
— Так, хорошо. Сожмите в кулак, — я повторила. — Теперь прошу ноги в коленях… Высуньте язык… смелее, смелее! Так. Улыбнитесь… отлично! — Ганс откинулся на стуле и поскреб в затылке. — Вижу, все суставы и мышцы в норме.
— Я не каменею? — спросила с надеждой.
Ганс развел руками.
— Как видите, нет. И ничего подобного не предвидится. И это… это поразительно!
Я поежилась, привычно тронула кулон и вскрикнула, он показался мне обжигающе горячим. Опустив взгляд, увидела лунное мерцание, а когда отняла руку, от пальцев почувствовала слабый мятный аромат. Как странно!
Ганс ничего не увидел, только задумчиво пощипывал ленту, вплетенную в косичку, на лице была серьезная задумчивость.
— Это странно, фрау, — сказал он. — То, что на вас не подействовала сила василиска, может значить только одно: проклятие снято.
— А это так? — осторожно спросила я и поднялась на подушках. Слабость отступала, мышцы постепенно наливались силой, и перед глазами больше ничего не плыло.
— Не знаю, — покачал головой Ганс. — Все в этом замке в курсе, что проклятие может снять лишь та, кто полюбит Его Сиятельство всем сердцем. Но вы ведь не любите его?
— Я? Нет! — сдув со лба лезущие в глаза волосы, я свесила ноги с постели. — Еще чего! Просто… я… пожалела его, наверное.
— Пожалели? — Ганс слегка приподнял брови.
Я вздохнула и принялась смущенно разглаживать оборки.
— Пожалуй, да. Там, в комнате с портретами…
— Вы видели его родителей?
— Видела. Мать… и отца, — при воспоминании от разрезанного ножом портрета стало не по себе. — Поэтому Его Сиятельство запрещает входить в эту комнату, Ганс? Чтобы никто не узнал, как он любит свою покойную мать и ненавидит отца?
— Его Сиятельство не привык проявлять слабость, — ответил адъютант. — И на войне, и при королевском дворе неважно, насколько серьезны твои раны. Покажешь уязвимость — порвут на клочки.
