Пока я не принял бразды правления, здесь люди делились на благородных господ и безродных сервов. На особ и особей. На личностей и безличную толпу. С одной стороны — роскошествующие в праздности испано-креольские паши, с другой — индейская масса, обреченная на хождение по мукам и на прозябание, которое не назовешь ни жизнью, ни смертью: пеоны, пахари, плотовщики, сборщики йербы, лесорубы, пастухи, ремесленники, погонщики мулов. И набранные из них же вооруженные рабы, которые должны были защищать феоды креольских калой-кагатой[44]. Будьте добры, Вашество, повторите этот термин, я его что-то не разобрал. Пиши просто: хозяев. Уж не рассчитывали ли эти господа-хозяева, что голодающая чернь будет не только служить им, но и любить их? Массы, иными словами, трудящееся простонародье, производили материальные блага и страдали от всех невзгод. Богачи пользовались всеми благами. Это были две формы существования, по-видимому неотделимые одна от другой. И равно пагубные для общественного блага. Одна обусловливала тиранию, другая порождала тиранов. Как установить равенство между богачами и нищими? Не ломайте себе голову над подобными химерами! — говорил мне накануне революции портеньо Педро Антонио де Сомельера из Буэнос-Айреса[45]. Это доброе пожелание, благочестивая мечта, которая не может осуществиться на практике. Видите ли, дон Педро, именно потому, что в силу вещей всегда существует тенденция к нарушению равенства, сила революции всегда должна быть направлена к его сохранению — к тому, чтобы никто не был достаточно богат для того, чтобы купить другого, и никто — достаточно беден для того, чтобы быть вынужденным продавать себя. Ах, вот как, воскликнул Сомельера, вы хотите разделить между всеми богатства немногих, сделав всех одинаково бедными? Нет, дон Педро, я хочу сблизить крайности. То, чего вы хотите, сеньор Хосе, означает уничтожение классов. Равенство не достигается без свободы, дон Педро Антонио. Это и есть концы, которые нам надо свести.
Я стал править страной, где обездоленные не значили ничего, где всем заправляли мошенники. Когда в 1814-м я взял в свои руки Верховную Власть, тем, кто мне с задней мыслью или без задней мысли советовал опереться на высшие классы, я сказал: сеньоры, спасибо, но я не последую вашему совету. При том положении, в котором находится страна и в котором нахожусь я сам, моей знатью может быть только простонародье. Я еще не знал, что в свое время те же или сходные слова произнес великий Наполеон. Утративший свое величие и потерпевший разгром, когда он изменил революционному делу своей страны.
