в лесной чащобе. Вечно его лихорадит, и кожа у него зудит, как от чесотки, а воспаленные глаза гноятся. Только в безлунные ночи дон Матео выходит прогуляться по селению. Когда не показывается луна, показывается дон Матео. Закутавшись в плащ на красной подкладке, который вы подарили ему, Ваше Превосходительство. В огромной шляпе с горящими свечками на тулье. Теперь уже местные жители не пугаются, когда видят эти огоньки, — знают, что это идет дон Матео. Вы его найдете, наверное, поблизости от родника Боланьос, сказали мне, когда я спросил о нем по прибытии в селение, куда я приехал расследовать это дело о скотокрадах.
Была темная ночь, когда я увидел его — он действительно поднимался к чудесному источнику. Вернее, увидел его шляпу, которая витала в воздухе и так ярко горела, что сперва я подумал, что это рой светляков носится над чертополохом. Дон Матео! — громко окликнул я его. Шляпа со свечами приблизилась ко мне. А, дон Поли, что вы делаете здесь так поздно? Я приехал расследовать дело об угоне скота с государственной эстансии. Ах эти скотокрады! — сказал дон Матео, который теперь, вблизи, уже больше походил если не на человека, то на человеческую тень. А как вы поживаете? — сказал я просто так, чтобы поддержать разговор. Как всегда, коллега. Ничего нового. Мне захотелось немножко потрунить над ним. Вы что, дон Матео, играете в быка с горящими бандерильями? Для этого я уже староват, сказал он своим надтреснутым, слегка скрипучим голосом. А, понимаю. С этими свечками на шляпе вы не потеряетесь. Не в этом дело, мне уже нечего терять. К тому же я знаю округу как свои пять пальцев. Если мне вздумается, могу обойти весь Ка’асапа с закрытыми глазами. Тогда, значит, это вы по обету? Нет, просто я перед сном всегда хожу к роднику Боланьос отпить из святого источника. Нет на свете лучшего лекарства. Помогает от запора. Полезно для сердца. Пойдемте ко мне. Потолкуем немножко. Он положил мне руку на плечо. Потом, чувствую, уцепился за бахрому моего пончо и потянул меня за собой. Я и не заметил, как мы пришли на ранчо. Вошли в хижину. Он снял шляпу. Нахлобучил ее на кувшин. Погасил все свечи, кроме самого маленького огарка. Ногтями погасил — они у него как когти у кагуаре[29], в особенности на большом и на указательном пальцах, сеньор, загнутые и острые, как нож. Из пузырька с какой-то жидкостью четыре раза окропил комнату. Разлился аромат, и в один миг пропал запах затхлого воздуха, стариковской мочи и разлагающейся плоти, который ударил мне в нос, когда я вошел. Теперь пахло, точно в цветущем саду. Я оглянулся по сторонам — нет ли душистых растений в углах, — но ничего не разглядел, кроме теней, пролетавших под соломенной крышей или гроздьями свисавших со стропил.
