Возможно, мой не заслуживающий доверия доверенный лжет только наполовину. Патиньо не удается выплавить амальгаму, которая нужна для наводки зеркал. Ему не хватает достаточного забвения действительности, чтобы создать легенду. Чересчур перегруженная память не дает ему уловить смысл фактов. Это память палача, предателя, клятвопреступника. Отщепенцы по натуре или по стечению обстоятельств обнаруживают, что им суждено жить в мире, состоящем из чуждых им элементов, с которыми они думали слиться. Они считают себя исключительными личностями, провиденциальными для воображаемой черни. Иногда волею случая они становятся властителями дум, или, лучше сказать, идиотизма этой черни, делая ее еще более призрачной. Тайные кочевники, они и находятся, и не находятся там, где по видимости находятся. Патиньо пыхтит, словно взбирается по крутому склону: ему трудно одновременно рассказывать и писать, слушать отзвучавшее звучание того, что он пишет, и обозначать то, что он слушает. Согласовывать слово со звучанием мысли, которое никогда не сводится к одной, хотя бы и самой интимной, ноте, тем более если речь идет о слове, о мысли диктующего Диктатора. Если обыкновенный человек никогда не говорит с самим собой, то Верховный Диктатор всегда говорит со всеми. Он высылает свой голос, как вестника, перед собой, чтобы ему внимали и повиновались. Даже когда он кажется молчаливым, безмолвным, немым, в его молчании звучит приказ. Это означает, что в Верховном живут по крайней мере два существа. «Я» может раздваиваться и в то же время выступать в качестве деятельного третьего, надлежащим образом взвешивающего нашу ответственность в соответствии с актом, относительно которого мы должны принять решение. В свое время я был хорошим чревовещателем. Теперь я не могу даже подражать своему голосу. А мой не заслуживающий доверия доверенный подражает ему и того хуже. Он еще не научился своему делу. Придется мне поучить его писать.
О чем мы говорили, Патиньо? О людях из селения Тевего, сеньор. Только с большим трудом можно разглядеть, что эти бесформенные фигуры не камни, а люди. Впрочем, если не доверяться видимости, все эти тунеядцы, развратники, заговорщики, проститутки, бродяги, дезертиры, которых вы в свое время отправляли сюда, уже и не люди, а так, что-то непонятное. Они не двигаются, сеньор; по крайней мере по-человечески, а если и двигаются, то, должно быть, медленнее черепахи. Скажем так, Ваше Превосходительство: чтобы добраться, например, от моего места до стола, за которым, с ангельским терпением слушая меня, сидите вы, Ваша Милость, такому черепахообразному, да и то если бы он спешил изо всех сил, потребовалась бы целая вечность — нормальный человек успел бы за это время состариться. В общем, эти не разбери поймешь не живут, как люди. Должно быть, они относятся к живым существам другого класса, с другой жизнедеятельностью. Они стоят на четвереньках, не трогаясь с места. Видно, они не могут поднять руки, распрямить спину, вскинуть голову. Они вросли в землю и пустили корни.
