Не успела она снять пальто и повесить его на шаткую, вечно раздражавшую ее вешалку, которую отец, однако, считал незаменимым реквизитом в их неуютной квартире, как начался тягостный разговор.
— Подойди ко мне!
— Чего вам нужно?
— А ну дыхни!
— Что вам надо? Я уже не ребенок.
— Ребенок! Мой! Дыхни, говорю! — Он встал, подошел к ней, началась возня, потом он как будто опомнился и махнул рукой. — Не надо, от тебя и так водкой несет. Так дальше продолжаться не может.
— Я уже сказала, что я не дитя малое. В той среде, которую вам не понять, всегда пьют.
— А я запрещаю тебе, понимаешь? Ради твоей же пользы. Соплячка ты еще, девятнадцать лет, а пропадешь с этой шайкой хулиганов, лохматых дикарей, дармоедов. Пропадешь, пропадешь!
— Я не разрешаю вам так говорить о них!
— Дерьмо ты, больше никто! Это я не разрешаю тебе выкидывать такие штучки.
В сердцах, после выпитой водки она расхрабрилась, нагрубила отцу и даже не помнит всех слов, которые выпалила тогда. Но точно запомнила, как кричала ему в лицо, что он бешеный пес, не отец, а садист. Он посинел, бормотал что-то, чего она и не расслышала, так как стояла уже у дверей с перекинутым через руку пальто.
С того дня она перебралась, как того давно хотел Роберт, в найденную им однокомнатную квартиру, потому что, судя по его рассказам, он и сам жил в доме своей тетушки.
Как и предсказывал отец, поездки в Сокулку и Седльцы кончились. Успехи группы из пяти любителей-дебютантов, которым их организатор Роберт пророчил карьеру «битлсов», оказались весьма эфемерными.
После каждого выступления импресарио пытался вдохнуть в исполнителей веру в лучшее будущее, но все кончалось коллективными попойками в захудалых городках, где кое-кто еще проявлял некоторый интерес к ним, а потом приходило похмелье на сиденьях крохотного микроавтобуса, который грохотом своего кузова и рессор заглушал хмельной гомон несостоявшихся примадонн и виртуозов.
Затем наступала ночь в снятой Робертом квартирке, красивые речи и клятвы, не очень искренние признания в любви и наконец сон. Однако и он не всегда приносил покой. В голове часто теснились мучительные кошмары, все эти не всегда успешные выступления, душные, вонючие зрительные залы и призрачное, зеленое, как медный купорос, лицо отца, потрясенного словами «бешеный пес, не отец, а садист».
И вот сегодня, думая об этом, перебирая в памяти прошлое, вспоминая, сколько же наслышалась от Роберта всякого вранья и лживых клятв, произнесенных в блаженной истоме, она чувствовала, как злость душит ее. Как же презирала она теперь этого человека, поняв, что им руководило только желание насладиться. И хотя многие из ее бывших одноклассниц совершенно беззаботно переживали свои любовные похождения и даже хвастались этим, Эва совсем по-другому понимала любовь.
