Довольно часто, например, мы встречаемся с произведениями современных авторов, в том числе и польских, которые исходят из того, что сложность процессов, происходящих в современном мире, должна непременно найти отражение и в усложненности повествовательной структуры литературного произведения. И понимаем обоснованность различного рода поисков и опытов, с интересом следим за ними, даже если не бываем до конца убеждены в плодотворности тех или иных авторских решений.
Автор «Непотерянного рая» верен совершенно другой концепции литературы. Ему представляется излишним, например, стремление предельно усложнять психологические партии повествования, добиться изощренности в исследовании различных аспектов человеческого сознания. Ему чуждо тяготение к подробностям до фантастичности необычным, но зато «высвечивающим» авторскую мысль. Он пользуется деталями нам хорошо знакомыми, укладывающимися в повседневный опыт. Романист не прибегает и к таким, в частности, приемам, как смещение и калейдоскопическая смена различных временных пластов в рассказе о событиях (хотя есть в книге и воспоминания о прошлом, и «проигрывание» героем одного из вариантов будущего). Для писателя гораздо дороже легкость устанавливаемого с читателем контакта (и — как следствие — обращение к возможно более широкому читательскому кругу), чем приобщение этого читателя к новейшим мировоззренческим проблемам, к исканиям в области формы, чем внушение ему мысли о сложности и трудности постижения действительности, о непригодности в нынешнем мире усвоенных прежде норм и представлений. Уравновешенный (если можно так выразиться) подход к действительности, ориентированный на здравый смысл рядового современника, опирающийся на веру в человека и вместе с тем требовательность к нему, тоже может, как настаивает Русинек, явиться основой для художественного обобщения. Безусловно, найдутся читатели, которые заявят, что такой подход не нов, в литературе многократно использовался, и предпочтут Русинеку других писателей. Но автор «Непотерянного рая» обращается к своему читателю, читателю, который хочет, чтобы романист просто и без претензий рассказал об увиденном в окружающей жизни и обозначил свое к ней отношение. Многогранность и подлинность читательских наблюдений в этом случае приобретают первостепенное значение. Такая подлинность в романе Русинека, безусловно, ощущается. Мы чувствуем, как детально знает писатель жизнь сфер, связанных с современной массовой культурой, видим достоверность сделанных им зарисовок Варшавы: и улиц, и популярного у «служителей искусства» кафе, и привычек служащих современных учреждений, и отношений между поколениями, и много другого, понимаем, что, изображая жизнь за рубежом (Венеция, Канн), он пишет о том, что видел собственными глазами.
