«Ленка-Ленка, на кого я тебя променял?!»
Я стиснул виски руками. Кажется, замычал даже. Сорняки седины в шевелюре, свежеиспеченный диплом с хрустящими ароматными корками, зарождающийся гастрит и открывающиеся горизонты в журналистике, бездомность и хорошая зарплата, хилость высохших над книгами мышц, глубокие морщины у глаз и определенно обозначившаяся полнота, спокойная уверенность в себе, исчезнувший страх перед жизнью и до этих минут непонятное, растущее из месяца в месяц подсознательное равнодушие ко всем красивым женщинам – коллегам – всё завертелось-закружилось, затолкалось и рассыпалось вдруг строго по ранжиру. Всё стало на свои места.
Я опустил руки. Оксана молча, полувопросительно, полувраждебно смотрела на меня. А я чувствовал лёгкость необычайную. Давненько её не было! Давненько! Последний раз – два с половиной года назад. Под витражами.
Вралось с вдохновением.
– Ксюшенька, родная! Прости, золотце, за такое поведение. Понимаешь, очень плохо себя почувствовал. У меня бывает так. Гипертонические кризы, знаешь ли, я не говорил тебе. Гемикрании сильнейшие! Врачи говорят: последствия чрезмерных психических нагрузок. Скоро всё пройдёт, но сейчас тебе лучше уйти, Ксюш. Мне надо принять лекарство и отлежаться. Ксюш, сегодня мы вряд ли ещё встретимся. Давай я вечерком завтра к тебе зайду. Договорились?
Заохала-заахала Оксана. Пыталась деятельно соболезновать, но я выпроводил её за дверь. «Милая. Какая милая Ксения! – растроганно и на скорую руку думал я, тщательно собираясь в душ. – «Здравствуй» и «до свидания», «привет» и «пока» – вот все слова, которыми отныне мы будем обмениваться. И только на работе, только на работе». И ложь, сознательно сделанная гадость этой, в общем-то, ни в чём не виноватой девушке доставили мне истинное наслаждение.
На автовокзале я был через два часа: после душа, после пятиглазой яичницы с колбасой, буйнощёкими помидорами и обжигающим какао. Время до отхода автобуса провёл бездумно: побродил по зданию с сумкой на плече, накупил газетной жёлтой ерунды. Посидел в баре за тающим розовым мороженым. Всё было решено; я улыбался, наверное, довольно глупо, водил глазами по сторонам. Люди косились на меня: кто – настороженно, кто – усмехаясь.
В автобусе навалились было сомнения. Пока красно-белый междугородный «Икарус» с тяжёлой плавностью крейсера в тесной гавани выбирался из города, притормаживал у светофоров, лавировал между троллейбусами и легковыми машинами неловко и солидно – рулевой сдержанно перекладывал штурвал, и долгая махина вписывалась в просвет между торопливо разбегающимися от неё эсминцами, – пока было на что поглазеть вокруг, мысли не трогали меня. Миновали окраины, одолели мост через Днепр. Водитель прибавил газу – судно легло на курс. Автобус полого занырял в килевой качке, понесся по пластилиново размягчённому шоссе под внезапно затянутым грозовыми тучами и переставшим быть знойным небом. По обе стороны дороги расстилалось плоское однообразие степи, с каждой секундой сокращалось расстояние до С., неизменное дотоле. В окно бил посвежевший ветер, трепал занавеску-замарашку, обдувал горячую мою голову.
