Она взяла фотографию из рук Энн.
– Я совершенно не помню себя такой.
– Знаете, меня тоже порой охватывает подобное ощущение.
– Должно быть, всему виной прическа, ведь мода меняется поистине с головокружительной скоростью.
– Порой люди на старых фотографиях выглядят так, будто принадлежат к какому-то другому виду.
– Я теперь как раз и живу среди представителей другого вида. Это как раз то, что стыдливо называют старостью.
Энн сделала вид, что по достоинству оценила эту метафору, но ничего не сказала – обдумывала предлог перейти к истинной цели своего визита.
– Я говорю слишком напыщенно, да? Будто читаю проповедь? Старики это обожают. Чем неувереннее мы себя чувствуем, тем агрессивнее ведем! Чтобы скрыть панику.
– Люди говорят напыщенно в любом возрасте, ведь рядом всегда есть кто-нибудь моложе нас.
За улыбкой Адель Энн разглядела далекий отголосок лучезарной барышни, теперь прячущейся в теле этой дородной, желчной дамы.
– Со временем подбородок тянется к носу. От возраста на лице появляется выражение вечного сомнения.
Энн машинально ощупала свое лицо.
– Вы еще слишком молоды, чтобы в этом убедиться. Сколько вам лет, мисс Рот?
– Прошу вас, зовите меня Энн. Мне двадцать восемь.
– В вашем возрасте я была безумно влюблена. А вы?
Молодая женщина ничего не ответила; Адель смотрела на нее с невыразимой нежностью.
– Хотите чашечку чая, Энн? Если да, то его через полчаса подадут в зимнем саду. Вам придется стерпеть присутствие еще парочки старых грымз. «Зимним садом» здесь претенциозно называют ужасную веранду, заставленную искусственными пластмассовыми цветами. Будто никто из нас не в состоянии поливать настоящие. Итак, откуда вы?
В прошлый раз вы ушли от ответа на этот вопрос. Часто ездите в Европу? В Вене бывали? Да снимите вы этот жилет. Сейчас что, в моде бежевый? Он вам совсем не идет. Где вы живете? У нас был дом на севере Принстона, в двух шагах от Гровер-Парка.
Энн сняла кардиган; в этом чистилище было очень жарко. Если бы ее заставили совершить сделку и поменяться местами с миссис Гёдель, то жары ей хватило бы до скончания века.
Адель была разочарована, что ее посетительница ни разу не была в Вене, но обрадовалась подарку – бутылке ее любимого бурбона.
Какая же ты птица, если летать не умеешь?
Какая же ты птица, если плавать не умеешь?
Сергей Прокофьев, «Петя и волк»
Вена нас сблизила. Мой город вибрировал, будто в лихорадке, и кипел дикой, необузданной энергией. Философы ужинали с танцовщицами, поэты с обыкновенными мещанками, художники хохотали в плотной толпе научных гениев. Весь этот бомонд без конца говорил, немедленно жаждая наслаждений и удовольствий: женщин, водки и возвышенной мысли. Колыбель, в которой вырос Моцарт, поразил вирус джаза; под его негритянские мелодии мы планировали будущее и наводили порядок в прошлом. Вдовы погибших на войне солдат прожигали свои пенсии в объятиях жиголо. А перед теми, кому повезло выжить в окопах, открывались даже самые неприступные двери. У меня были ясные глаза, точеные ножки, мне очень нравилось слушать мужчин. Я умела их развлекать и могла одним-единственным словом заставить спуститься с небес на землю их души, затуманенные алкоголем и скукой. Они хлопали глазами с видом сонь, неожиданно вытащенных из постелей, не понимая, как оказались за этим столом, среди внезапно нахлынувшего на них гама. В опрокинутом на стол бокале вина они искали следы бесследно исчезнувшей идеи, чтобы в конечном счете посмеяться над ней и возобновить разговор с самого начала: с моего декольте. Я была молода и опьянена жизнью, с одной стороны шикарная девушка, с другой – предмет фетиша. И чувствовала себя на своем месте.
