— А тебя, сударка, звать-то как?.. По крещенью тебя как нарекли?
— Милитиной крестили! — обернулась она в его сторону.
— Милкой значит! — подхватил Иннокентий.
— Для кого и Милкой, всяко бывает! — ухарски вздернув головою, ответила женщина.
Мужики засмеялись.
Так, балагуря и перекидываясь шутками, плыли до той поры, пока солнце не выкатилось по ясному и глубокому поднебесью до самого полдня. Тогда Степан выглядел на берегу местечко посушее и пристал к нему.
— Ну, завтракать станем? — засуетился Иннокентий. Клим выскочил и загремел котелками. Милитина подошла к нему.
— Давай-ка, паренек, мое это — бабье дело!..
Она проворно набрала чистой воды в котелки, сходила на лодку и выбрала оттуда мешочки с провизией. И делала все привычно и расторопно, точно не сегодня, всего лишь час-другой назад, пришла она к Верхотуровым, а давным-давно плывет с ними, как своя.
Мужики поглядывали на нее и молчали. Молчал даже Иннокентий. Он возился с костром, к которому Клим натаскивал сушняку.
Милитина разыскала картошку и крупу. Проворно очистила она картофель и на мгновенье задумалась.
— Мужики! — крикнула она: — А маслице-то у вас есть?
— Масло? — переспросил Степан: — А ты, молодайка, без масла похлебку свари, да чтоб скусная была. С маслом-то мы сами хорошо варить умеем!..
Милитина улыбнулась.
— А я попробую!..
Разгорался костер, радуя привычным запахом дыма. Трещали желтые мертвые сосенки, вспыхивая ярким золотым пламенем. Белым паром дымилась сырая земля вокруг костра, кипело и булькало варево в котелках.
Зарумянившаяся, с ложкой в руках сидела Милитина на корточках и, морща лицо от пышавшего от костра жара, следила за кипящими котелками. В ожиданьи завтрака сидели и лежали вокруг Верхотуровы и молчали. Клим глядел на Милитину и радостные тени шевелились на его лице.
За зиму там, в хребтах, он отвык от присутствия женщины. А тут хлопочет, как дома, возле широкой печи, чужая баба и во всех ее движеньях, в каждом ее жесте кроется родное, свое. И звонкая река, величавая в своей многоводности, и опрокинутая лазурная чаша небосклона с ослепительно-ярким окном, солнцем, и веселый костер с желтыми языками пламени — все окрест стало вдруг как-то меньше и ближе. Все стало по-домашнему привычное и свое.
Обветренное лицо Клима светится незримою радостью. Сам не чувствует он ее, но как-то легко лежать на боку и бесцельно смотреть на небо, на реку, на костер и на раскрасневшуюся Милитину. Так бы долго лежал и пусть ползут ленивые мысли и греет молодое солнце. Но с легким вздохом, тоже о чем-то задумавшаяся, глядя на огонь, встает Милитина и по-хозяйски певуче говорит:
