Вскипела вода в котелке. Долго пьет Давыдиха горячую воду: чай давно вышел, мало его было. Выпила воду, опять задумалась. Много раз разжигает трубку. Затягивается, клубы вокруг разбрасывает, всю себя дымом загораживает.
Маленькие мысли у Давыдихи: все лес — только он один в голове. Каждая тропка оживает, каждая речка. Точно живые. Может, и впрямь живые...
Подошла одна собака. Ткнулась мордой в колени, хвостом помахивает... дремлет Давыдиха...
— Ой, ниру... Здравствуй!..
Ожил лес от крика. Прыгают собаки, лают. Только не сердито: точно здороваются с чьими-то чужими.
Поднялась старуха; заспалась немного. Глядит — сама Палагея Митревна «покручника» своего встречает.
Хорошо живет Митревна, толстая, жирная. Лицо круглое, белое...
— Здравствуй, — говорит Давыдиха. — Садись к огню.
Пошла коня отводить к стороне, смотрит в нарточку: много ли водки Палагея Митревна привезла. Много! Повеселела старуха. Хлопочет около купчихи.
— Холодно нынче. Греться будешь? Воду кипятить будем. Ладно?
Сидят обе женщины возле костра. Поодаль собаки; пять их теперь с чужими. Ярко горит сушина, потрескивает. Кругом костра нависла темнота. Слабо синеют деревья. Только иногда, как пыхнет от ветра огонь, выхватит он из тьмы ряд уснувших деревьев, осветит на миг. И опять спрячет. И кажется — тут они, вот близко, и не близко.
Пьют обе старухи водку. Больше налегает Давыдиха. Залоснилось широкое лицо, глазки блестят: хорошо! Не слушает, что ей говорит Палагея Митревна. Только головой поматывает:
— Да, мол, белка есть, много нынче белки. Вышла она... хорошая... Подпали мало...
Пьет Давыдиха. Отошла от нее гостья в сторону. Роется в тюках, по патакуям — пушнину отбирает, в нарточки к себе переносит. А из нарточки новую бутылку водки несет, крепкую — чистый спирт...
Маленькие мысли у Давыдихи, думает:
«Ой, баба — Митревна!.. Все с работником ездила покручников встречать. Теперь — одна... Никого не боится. Водку крепкую привезла. Хорошая баба... Белку возьмет. За белку много, много водки можно взять... Много!».
Залаяли собаки. Подошли к Давыдихе, глядят то на нее, то на гостью, которая в дорогу собирается, лошадь обряжает, дохой поклажу прикрывает.
— Пошто едешь? — лепечет Давыдиха.
Тяжело у ней в голове, слова плохо на язык идут. Тянется за Палагеей Митревной, не может подняться: «Ишь, как водка греет!».
Засмеялась старуха — заливается от хохоту. Весело. Да и светло кругом. Жарко стало — пояс силится развязать, чтобы охладиться. На собак кричит пронзительно, с хохотом же. А все светлей кругом да светлей. И собак уж нет, и лес-то другой — точно на Чайке. Чум. Люди ходят — тунгусы. Ребятишки смеются звонко, так что в ушах отдается, ползают, хватают Давыдиху за унты, за руки, за лицо... Весело... Кружится все. Кружится быстро так...
