Однажды вечером, когда на хозяйской половине все затихло, а Вовка уснул, Мария прилегла на кровать и загрустила. Все пережитое нахлынуло на нее, разворошилось в ней, поднялось болью и вырвалось слезами. Она лежала, вздрагивая от плача, глуша его в себе, прижимаясь к подушке. Она боялась, чтоб ее не услыхали за стеной, но плач был властнее ее усилий, и до слесарши через перегородку донеслись ее всхлипывания. Слесарша подошла к двери и, не постучавшись, вошла в комнату.
— Что же это вы, голубушка? — наклонилась она над Марией. — К чему слезы? Ни к чему они.
Мария быстро поднялась и стала скомканным платочком вытирать глаза.
— Я это так... — виновато пояснила она. — Глупо это. Грустно мне стало.
— Грустно! Такая молоденькая, а про грусть толкуете! Вам радоваться жизни надо!
Слесарша присела на кровать рядом с Марией и тронула ее за руку:
— Может, я нехорошо это, что к вам так прямо лезу. Ну, я по-простому, без хитростев... Вы не убивайтесь, не томите себя из-за того, что дитенка сами воспитываете... без отца. Не расстраивайте себе сердце. Нонче жизнь новая, не так, как ранее. Это ранее женщина детная да безмужняя прямо и за человека не считалась. А теперь никому до того дела нет, что которая сама себе свою судьбу складывает... Про вашу долю, извините, я наслышана, и скажу вам душевно: берите свою молодость полными горстями, как говорится. Вам и плакать да убиваться не об чем. Верно я вам говорю!
Слова слесарши, приглушенные участием, согретые мягкой женской нежностью, входили в Марию с небывалою сладостью. Но сладость эта вместе с тем томила и позывала на слезы. И слезы текли из ее глаз щедро и неудержимо.
— Ну, коли сердце требует, поплачьте, да всего толков! — поглаживая Марию по плечу, приговаривала слесарша. — Поплачь, коли сердце требует!
Слесарша умолкла, легонько вздохнула и немного позже добавила:
— Наша женская природа такая, что всякая боль да всякая недоля слезами исходит.
Мария перестала плакать, оправилась и виновато улыбнулась:
— Слабость на меня напала. Больше не буду.
