— Ах, какие вы добрые! — с радостным смущением ответила Мария. — Я так боялась за Вовку...
— Вы не бойтесь. Когда у меня время свободное, я завсегда попригляжу за ним, коли вам уходить понадобиться.
— Что вы! — вспыхнула Мария. — Вам такую обузу...
— Я ребятишек люблю, маленьких особенно. А эти, мои-то, они, видите, какие орлы!
— Они прямо прелесть! — согласилась Мария, привлекая к себе Наталью, которая тихо соскользнула со стула и намеревалась уйти из комнаты. — Вот эта особенно!
— Не захваливайте ее, — засмеялась слесарша.
Наталья на мгновенье прижалась к Марии, но тотчас же отпрянула от нее и устремилась к матери. И оттуда тоненько и вразумительно заявила:
— Я его побайбайкала, и он плакить перестал. У него глазыньки смотрют, и он со мной гаравил. Я знаю!
Мать увела девочку. Мария занялась Вовкой и вдруг почувствовала, что она не одинока.
«Какие они милые, хорошие, — подумала она про слесаршу, про Наталку, про слесаря. — С ними легко».
И то, что с ними, с этими новыми соседями легко, она чувствовала почти на каждом шагу. Сорокосабель в нерабочий день, когда жена его пекла пироги, постучался в дверь Марии:
— Квартиранточка, Мария Васильевна, ходите к нам горяченького покушать! Моя Фекла картофельные пироги мастерица пекчи!
— Пожалуйте! — поддержала мужа слесарша. — Тащите сына с собою! И нам и вам веселее будет!
Мария стала отказываться, но хозяева пристали с таким ясным и веселым радушием, что она сдалась и вышла на их половину, неся на руках Вовку.
За столом, где Марию потчевали со всех сторон и где она впервые хорошенько разглядела светловолосого мальчика, слесарева сына, пошли разговоры про житейское, про всякие мелочи, про то, что каждого так или иначе занимало. Мальчик рассказывал про школу, про пионеротряд. И были, очевидно, его рассказы об этом для Натальи очень волнующими, потому что она перебила его, заявив:
— Я в прошлом годе тоже в пиванеры запишусь!
— Эка! — засмеялся слесарь. — Катнула ты, Наталья, «в прошлом годе», — разве так надо говорить?
— Она всякие слова путает! — подхватил мальчик. — Не знает, а говорит!
Наталья надула губки.
— Я не путаю. Ты зачем, Степка, дразнишь! Он зачем, — обернулась она к матери и сверкнула влажными глазами, — зачем он дразнится!
— Тебя, Наталья, никто не дразнит! — вступился отец. — Ты не права!
И опять, как в первый раз, Мария, прислушавшись к этой беседе взрослого, отца, рабочего, с маленькой девочкой, удивилась серьезности, внимательности, с какими Сорокосабель обращался к Наталье.
