Хлесткий удар, прямо в лицо. Невольно шатнешься! Но интересный...
— Кто же они, кто это сделал? — искренно добиваюсь я.
— Два жителя с Голубинского. Из богатеньких. Ночью вчера удрали.
— Сегодня я встретил их на тропе, — машинально говорю я.
— И ты не стрелял? Васильевич?!
* * *
Воет тайга. Сверлящие вихри бушуют по сопкам. Полосы ветра хлещут пихтач, бурею брызг опрокидываются на меня и на лошадь.
Еду вперед к Чаре. Может быть, потому, что место это дальше других от обманутых людей. Помню, кричали мне, что сегодня нельзя переехать реку.
Ну, а можно сейчас придти к Евдокимову, к Лукьянову и к другим? По теперешнему моему настроению, тоже нельзя!
Так уж лучше ехать и слить свой душевный хаос с грохотом разволнованной природы.
В эту минуту я искренне не знаю дальнейших своих поступков.
Нормально я должен был бы дрожать от пронизывающей стужи, от промокшей насквозь одежды. А меня ударяет в жар при воспоминании о происшедшем. Как всё же ловко сделали дело! Золото положили в последнюю из намеченных линий. Знали, что дальше сейчас мы разведкою не пойдем. Находка наделает шум в управлении. Прииск, конечно, оставят в покое. Так и дотянется до зимы.
Расчет был верный. И все сорвалось из-за опыта старых, ко всяким штукам привыкших копачей. Не захотели класть клейма на артель и выявили.
Я вздрагиваю. Конь останавливается. Тропа оборвалась — передо мною Чара.
Страшным, широким и желтым потоком мчится она. Водоворотами свертываются струи. Дорожки разорванной пены мчатся из-за скалы. Шипящий гул висит над переполненной рекой.
Орлик бочит свою гордую шею, словно спрашивает, не шучу ли я? Неистовое заполняет грудь. Твердо беру поводья, каблуками жму лошадиные бока...
Секунду конь топчется перед мутными, гребнистыми волнами, а затем прыжком кидается в воду.
Дыхание захватывается от холода, хлынувшего в сапоги. Черной грудью Орлик барахтается в валах. Желтый бурун кипит перед его оскаленной мордой.
Дно проваливается под нами. Я выскакиваю из седла и, хватаясь за гриву, плыву. Течение сильней моей тяжести. Меня крутит, мотает, вот-вот оторвет от гривы. Как поезд, несется мелькающий близко берег. Ноги мои цепляют речное дно.
Могучим усилием конь выдергивает меня на сушу. И стоит, даже не отряхивается. Запаленно дышит крутыми своими боками... Мы переплыли.
В избушку Василия Ивановича я вхожу как в единственное для меня пристанище. Чувство такое, что дальше и сам не пойду, да и некуда мне идти.
— Всяко видал я, сынок, — озадаченно разводит руками старик, — но такое нечасто! Иди, грейся скорей, а Алешка коня расседлает...
