Кроме того, Сковорода довольно много занимался переводами. Следует сказать, что он четко различает translatio, то есть дословный перевод, и interpretatio, то есть пересказ, при этом предпочтение отдает последнему. «Переводчик, – писал Сковорода, комментируя собственный перевод элегии фламандского новолатинского поэта XVII столетия Сидеруна ван Госе, – ставит слово вместо слова, как зуб вместо зуба, а истолкователь, как нежная кормилица, кладет в рот своему кормильцу разжеванный хлеб и сок мудрости». В любом случае, философ отнюдь не всегда стремился адекватно отобразить все особенности оригинального текста. Руководствуясь этими принципами, он перевел оды Горация «К Лицинию Мурене» и «К Помпею Гросфу», отрывок из первой книги Овидия «Фасты» («Похвала астрономии»), трактат Цицерона «О старости», пять трактатов Плутарха (сохранился только один – «О спокойствии души») и т. д.
В конце концов, большинство людей знало не столько произведения Сковороды, сколько его жизнь. «И добрая, и худая слава распространилась о нем… – писал Михаил Ковалинский. – Многие хулили его, некоторые хвалили, все хотели видеть его, может быть, за одну странность и необыкновенный образ жизни его…»
Вот один лишь пример. Харьков. Опрятный дом возле Лопанского моста. Принадлежит он Петру Пискуновскому – известному аптекарю, изготовляющему лекарства едва ли не для всей Слобожанщины. В просторной гостиной собралось благородное общество. К Сковороде подходит воспитанный на французский манер господин – убежденный атеист, которого все считают остряком «высшего разряда». «Как жаль, – иронично говорит он философу, – что ты, человек столь хорошо образованный, живешь без смысла, без цели и без какой-либо пользы для отчизны» – «Ваша правда, – отвечает на это Сковорода, – я до сих пор не принес никакой пользы, но смею сказать, и вреда тоже. А вот вы, господин, одним своим безбожием уже натворили немало бед. Человек без веры – это как ядовитое насекомое в природе. Сурок, живя в одиночестве под землей, иногда смотрит со своего холма на прекрасную природу и свистит от радости, и при этом никому не мешает. Наша совесть даже тогда бывает спокойной, когда мы никому не вредим, если уж судьба отвела нам такое место, где мы не в силах принести большой пользы». «Остроумный» господин молча проглотил эту горькую «пилюлю», хотя она, говорят, и не пошла ему на пользу.
Жизнь Сковороды обрастала легендами. И в них он предстает то как обычный чудак, то как гордый философ, но в любом случае – как человек не от мира сего, человек, проникнутый временами сладкой, а временами невыносимой легкостью бытия.
