Но как же нет зла, когда в этом мире одно только зло и видим? – спросишь ты. Но его таки нет, ибо зло – это не что иное, как те самые созданные Богом правильные вещи, но приведенные кем-то в беспорядок. И насколько я могу судить, этот беспорядок по большей части зависит от времени, места, меры и персоны. Разве я не понимаю, что человеческая жизнь похожа на комедию? Можно сказать, что ты по своей природе не способен хорошо сыграть такую-то роль. Но разве можно сказать, что какая-нибудь роль является вредной для комедии, если умный автор считал ее необходимой? Так и премудрый Творец определил в комедии нашей жизни всевозможные роли: и большие, и малые. Если я вижу, например, что кто-то по характеру своему брезгливый, жалостливый, нерешительный, тогда я могу сказать, что ему не стоит быть врачом или поваром. Но разве говорил я когда-нибудь, что медицина и кулинария вредны? Я просто учил всегда оглядываться на свою природу, короче говоря, познать самого себя, познать то, для чего ты рожден, ибо Бог никого не обделил. А откуда же тогда в мире такой беспорядок и сумятица? Не оттуда ли, что многие, как говорит пословица, не будучи грибами, залезли в лукошко?
Во-вторых, ходят сплетни, что я якобы осуждаю употребление мяса и вина. А это уже действительно манихейская ересь. Да, я советовал некоторым, чтобы они были осторожны по отношению к мясу и вину. Но это то же самое, когда отец не позволяет своему маленькому сыночку брать в руки нож или баловаться порохом, поскольку тот еще не дорос до этого. Любая еда и питье – хороши, но только, опять же, необходимо учитывать время, место, меру и персону. Разве это не смешно, если бы кто-то дал маленькому ребенку крепкой водки, а кавалеру, который вернулся с зимней охоты, – молока?
Кое-кто даже утверждает, что я считаю опасными золото, серебро, дорогую одежду, что я вообще не люблю людей, поскольку бегу от них куда глаза глядят. Но и это ложь…
Сковорода не ошибся, когда сказал, что его враги вряд ли станут прислушиваться к каким-либо пояснениям – после завершения 1763–1764 учебного года он был вынужден во второй раз покинуть Харьковский коллегиум. На дворе стояло горячее лето. В то время Сковорода, наверное, много рассказывал Михаилу Ковалинскому о своей жизни в Киеве, об истории этого города, которая уходила в такую седую старину, что в свое время ходила легенда о том, что Киев – это и есть воспетая Гомером Троя, о пышной красоте киевских храмов, о Могилянской академии, о Печерской лавре и ее святых – недаром Киев снискал славу «второго Иерусалима». Неудивительно, что юноше захотелось увидеть все это своими глазами. Он пригласил с собой и своего любимого учителя. Сковорода с радостью согласился, и в августе месяце друзья отправились в Киев. Очевидно, что в этой поездке было много чего интересного, но более всего Ковалинскому врезалась в память одна история, случившаяся во время посещения Лавры. Среди лаврских монахов было немало и однокашников Сковороды по Могилянской академии, и просто знакомых, был и родственник Иустин (в миру – Иван) Звиряка, который поначалу работал в типографии, а потом был за старшего в Китаевской пустыни. Так вот, когда наши путники прибыли в Лавру, тамошние монахи насели на Сковороду, уговаривая его остаться в обители.
