Интриги, слухи, доносы… Ситуация понемногу становилась просто невыносимой. По крайней мере в письмах Сковороды все чаще слышны тревожные нотки. Уже в ноябре 1763 года он пишет Ковалинскому: «Если не обманывает меня моя душа, чувствую, что снова поднимается против меня зависть, как вследствие моей к тебе исключительной дружбы, так и ввиду некоторых слов, какие обычно говорю на уроках греческого языка. Это значит: мир таков, что, если сам что-нибудь сделать не может, другим завидует». А вот начало следующего письма: «И мне уже скорпион готовит жало и замышляет нападение». Неужели «мне с этими чудищами, пока я живу, придется бороться?»
Дело дошло до того, что друзья, дабы не раздражать толпу еще больше, вообще перестали встречаться. Даже писать друг другу письма стало не совсем безопасно. «Я решил уступить толпе, – сокрушенно говорил Сковорода Ковалинскому, – чтобы как-нибудь по неосторожности не повредить тому, к кому можно отнести слова: «верный друг познается в беде». Ты также прекрати слать мне твои очаровательные письма, пока не успокоится это смятение и не спадет пламя ненависти». И заканчивает Сковорода это письмо словами древнегреческого поэта Феокрита: «Надо быть мужественным, милый Батт: возможно, завтра будет лучше».
В чем же обвиняли Сковороду его недруги? Об этом узнаем из его письма Василию Максимовичу, написанного в 1764 году. «Если бы они, – говорит Сковорода, – обычные мне беззакония приписывали, сносно бы было. Но сии немилосердники столь неограниченным дышут на меня языковредием, что кроме чрезвычайной моих нравов порчи, от них проповедуемой, делают меня душегубителем, или еретиком, и по сей причине запрещают подкомандным своим слушать мои разговоры. Сего я не терпя, сделал краткое очищение, которое Вам, другу моему, и посылаю. Оно хотя лаятельных их челюстей заградить не может, однако, думаю, понесколько сделает косноязычными, дабы незлобивые и правые сердца меньше от сего соблазнов претерпевали».
Во-первых, говорит Сковорода, ходят слухи, что я якобы говорил юношам, что одни человеческие состояния неблагополучны, тогда как другие – блаженны. Это было действительно серьезное обвинение, ибо такое понимание природы вещей укореняет зло в самом бытии, делает мир разделенным пополам на черное и белое, а его Творца – ответственным за зло. Но я не мог такого сказать, – возражает Сковорода, – поскольку в этом вопросе я разделяю мнение святого Максима Исповедника, который утверждал, что зло само по себе не существует. Оно не существует потому, что не является ни местом, ни временем, ни качеством, ни количеством… Одним словом, к злу нельзя применить ни одну из десяти категорий Аристотеля, охватывающих всю сферу бытия. Вспомним, что писал святой Максим: «Где разум теряет в силе, там, как правило, присутствует власть чувств, с которой особым образом соединена сила греха, и она, в свою очередь, с помощью наслаждения ведет душу к желаниям сродненной с ней плоти, вследствие чего душа, взяв на себе вроде и естественное дело – страстную и сластолюбивую заботу о плоти, отвлекает себя от истинной естественной жизни и склоняет к злу, которое самостоятельно существовать не может».
