Он говорил с такой кротостью, с таким осознанием собственных малых возможностей, что Мирна почувствовала к нему симпатию.
– К сожалению, не могу припомнить ни одной вашей работы, – извинился он.
– Меня это не удивляет, – улыбнулась Клара. – Хотя они были широко представлены у нас в «Салоне отверженных».
– Там были ваши работы? – Профессор Мэсси печально покачал головой. – Нельзя так поступать с ранимыми молодыми людьми. Унизительно. Мне очень жаль. Мы приняли меры, чтобы такого больше не происходило. Мы с Питером тоже говорили об этом.
– Ну, я-то выжила, – возразила Клара.
– И расцвели. Проходите, садитесь.
Не дожидаясь ответа, профессор Мэсси прошел по мастерской и показал на несколько протертых стульев и диван, середина которого просела до бетонного пола.
– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – Он направился к холодильнику.
– У вас он всегда был набит пивом, – вспомнила Клара, идя за ним. – По пятницам после занятий мы устраивали вечеринки в вашей мастерской.
– Да. Теперь такого нет. Новая администрация. Новые правила. Лимонад?
Он предложил им пиво.
Клара рассмеялась и взяла банку.
– Вообще-то, я бы предпочла лимонад, если у вас есть, – сказала Мирна, у которой пересохло в горле после утренних походов по галереям исстрадавшегося от жары Торонто.
Профессор Мэсси протянул ей банку и повернулся к Кларе:
– Чем могу быть вам полезен?
– О, тем же самым, что и Питеру, – ответила она, садясь на диван.
Ее колени немедленно подпрыгнули до уровня плеч, а на джинсы брызнула пивная пенка.
Она должна была предвидеть это. Ведь на этом же диване они сидели студентами тысячу лет назад.
Профессор Мэсси предложил Мирне стул, но она предпочла побродить по мастерской и посмотреть полотна. Интересно, все ли они принадлежали кисти профессора? Они показались ей хорошими, но Мирна приобрела одну из «Воинственных маток» Клары, а потому ее вряд ли можно было назвать знатоком искусства.
– В общем, мы с Питером говорили главным образом о других студентах и других факультетах. Он спрашивал про некоторых своих любимых учителей. Многих из них уже нет. Умерли. Некоторые впали в старческий маразм, как бедный профессор Норман, хотя вряд ли он был у кого-то любимым преподавателем. Я предпочитаю думать, что причина в парáх красок, но, по-моему, мы все знаем, что он пришел сюда уже не в своем уме, а работа здесь не улучшила его мыслительные способности. Что касается меня, то у меня умственных болезней не выявили, потому что карьеру я сделал довольно среднюю и всегда соглашался с администрацией.
