Все золото Колымы - Юрий Нестерович Ребров

Сегодня я впервые в жизни проехал свою остановку. Какое отношение это событие имеет к истории, о которой пойдет речь? Конечно, но всем законам жанра следовало бы начать с какого-нибудь кошмарного убийства, загадочного происшествия или, на худой конец, с вызова дежурной бригады на место преступления. Но что поделать, если для меня уход Нади сравним разве что со стихийным бедствием. Я был безнадежно влюблен в нее с седьмого класса и всегда находился, так сказать, в ее ближайшем окружении. «Свиту» она меняла каждый год, а я оставался. Как уверяли меня друзья, я вполне обоснованно мог выставить свою кандидатуру для занесения в Книгу рекордов Гиннесса.

И вот, мы учились тогда уже на четвертом курсе Плехановского, Надя, наконец, решила, что из меня можно сделать человека. По ее теории сделать из мужчины человека может только женщина. Представьте мое состояние, когда однажды вечером (я только что включил телевизор: передавали второй тайм матча киевского «Динамо» со «Спартаком») ко мне явилась Надя. Она критически осмотрела скромную однокомнатную квартиру, словно впервые попала сюда, заехав на минуточку из Версальского дворца. Потом поставила на пол огромный чемодан, улыбнулась и сразила меня, как это умела делать на всем свете только она одна:

— Так, значит, здесь мы и будем жить?

Если мне не изменяет память, первое слово я выдавил из себя только через полчаса...

Никогда не подозревал, что можно быть таким неприлично счастливым человеком. И не существовало на свете подвига, который оказался бы мне не под силу.

Финансовый кризис не оставлял в покое нашу крохотную ячейку общества, и я вместе со своим лучшим другом Вовкой Киселевым как проклятый разгружал вагоны с астраханскими арбузами и прочими скоропортящимися дарами щедрого юга. Осенью и зимой мы специализировались на складах картофеля. Иногда перепадала «чистая работа», и тогда мы бежали на «Мосфильм» сниматься за пятерку в массовках. За время своей недолгой жизни в искусстве мы были и лихими гусарами, и колхозниками, и даже участниками похоронной процессии без ярко выраженной индивидуальности. В перерывах между трудами праведными мы ликвидировали «хвосты» в институте и, как ни странно, ухитрялись получать стипендию. Поживи такой жизнью прославленный Геракл, и ни один из его знаменитых подвигов не состоялся бы. Но я выжил. Выжил, потому что рядом было хрупкое синеглазое существо, которого не должна, не имела права касаться всяческая проза жизни. Что же до Вовки, то почему выжил он — загадка природы.