Итак, Леон решил искать Луизу самостоятельно. Правда, ему, проводившему свои дни в уединении лаборатории, были лишь смутно известны методы розыска Судебной полиции; но основное правило криминалистики – что преступник часто возвращается на место преступления – было ему известно. И поскольку он и Луиза в данном случае оба были в какой-то мере преступники, сообщники, но в то же время и жертвы и следователи, он поехал на метро на Северный вокзал и купил билет до Ле Трепора. Прямая дорога через Эпинёй была в том сентябре 1928 года закрыта из-за ремонтных работ, и ему пришлось ехать окольным путём через Амьен и Аббевиль.
Как и большинство горожан, Леон очень редко покидал город. Правда, он, как и все парижане, клялся при всяком удобном случае, что он, если бы это было возможно, навсегда с лёгким сердцем оставил бы шум, грязь и суету большого города ради тихой, мирной жизни где-нибудь в провинции и что опера, Национальная библиотека и все кинотеатры Парижа с радостью поменял бы на стакан бургундского под южным солнцем, партию в петанк среди друзей и долгую прогулку по лесам и виноградникам со своей собакой, которую бы он тогда себе завёл и которая, быть может, была бы чёрно-белым коккер-спаниелем по кличке Казимир или Патапуф.
Но поскольку для Леона на виноградниках юга не было работы и втайне он, как и все парижане, ясно понимал, что в провинции он за короткое время смертельно заскучал бы, то он продолжал мучиться в нелюбимом городе. Один или два раза в хорошее время года они с женой и ребёнком ездили на борту Bateau Mouche вниз по Сене и устраивали пикник в лесу Сен-Жермена-ан-Лэ, а между Рождеством и новым годом он ездил на поезде в Шербург, чтобы повидать мать и отца. Остальные триста пятьдесят дней он проводил в пределах города, причём самого города он триста дней в году и не видел, за исключением дороги на работу от улицы Эколь до Набережной Орфевр.
Леон снова удивился, как резко на краю города оборвалось море домов, перейдя в зелёно-бурый вал лугов, полей и пашен. У Порт-де-ля-Шапель недалеко от железной дороги ещё стояло несколько фабрик и складских ангаров, а на берегу Сены несколько навесов и амбаров; но сразу за газгольдером Сен-Дени, где из дымовых труб ещё валил густой, вялый дым, крестьянский малчишка уже гнал на пастбище коров, до горизонта убегала прямая, как стрела, аллея тополей, и жёлто-золотые ивы гнулись под резким северным ветром.
Леон почувствовал острое желание выйти на ближайшей станции, купить какой-нибудь велосипед – а ещё лучше: украсть – и под открытым небом, на свежем воздухе, под дождём и против ветра ехать к морю. Седалище будет болеть как тогда, мышечная боль будет как тогда, он будет подбирать по дороге всякую дрянь и глаз не спускать с горизонта в надежде, что там появится девушка в блузке в красный горошек на скрипящем велосипеде. Он купит хлеба и ветчины и будет пить воду из источника, будет облегчаться в кустах как крестьянский мальчишка, а в непогоду будет искать укрытия в пустых сараях как бродяга – и всё это будет бессмысленно и безнадёжно и станет ещё одной гадкой мелкой глупостью; недостойной его Ивонны, недостойной его Луизы и недостойной его самого.
